риску из-за 
свидания со мной. Мы обнялись, и я тут же сказал, чтобы она передала Центру мое 
требование: ни при каких обстоятельствах Эмма не должна быть моей связной. Я 
ведь не относился к числу тех, кто живет на Западе постоянно, так что с полной 
уверенностью мог утверждать: все мои контакты внимательнейшим образом изучаются 
и анализируются как разведкой украинских националистов, так и немцами. И если 
немецкая или даже французская контрразведка будет иметь основания считать, что 
Эмма связана со мной, то ее наверняка схватят и подвергнут допросу с 
пристрастием. Вот почему я велел ей немедленно возвращаться в Швейцарию, а 
оттуда – домой. Я должен был так поступить, чтобы избавиться от беспокойства за 
ее судьбу и чувствовать себя в безопасности. Эмма тут же заверила меня, что 
уедет в Берн незамедлительно. Я информировал ее о положении дел в украинских 
эмигрантских кругах и о той значительной поддержке, которую они получали от 
Германии. Особенно любопытной показалась ей информация, касавшаяся раздоров 
внутри украинской организации: я рассказал Эмме о своей предполагавшейся 
поездке с Коновальцем в Вену и убедительно просил ее не появляться там в 
качестве курьера возле Шенбруннского дворца – места предполагавшейся встречи.

Во время нашего пребывания в Париже Коновалец пригласил меня посетить вместе с 
ним могилу Петлюры, после разгрома частями Красной Армии бежавшего в столицу 
Франции, где в 1926 году он и был убит. Коновалец боготворил этого человека, 
называя его «нашим знаменем и самым любимым вождем». Он говорил, что память о 
Петлюре должна быть сохранена. Мне было приятно, что Коновалец берет меня с 
собой, но одна мысль не давала покоя: на могилу во время посещения положено 
класть цветы. Между тем мой кошелек был пуст, а напоминать о таких мелочах 
Коновальцу я не считал для себя возможным. Это было бы просто бестактно по 
отношению к человеку, занимавшему сталь высокое положение, хотя, по существу, 
заботиться о цветах в данном случае надлежало ему, а не мне. Что делать? Всю 
дорогу до кладбища меня продолжала терзать эта мысль.

Мы прошли через все кладбище и остановились перед скромным надгробием на могиле 
Петлюры. Коновалец перекрестился – я последовал его примеру. Некоторое время мы 
стояли молча, затем я вытащил из кармана носовой платок и завернул в него 
горсть земли с могилы.

– Что ты делаешь?! – воскликнул Коновалец.

– Эту землю с могилы Петлюры отвезу на Украину, – ответил я, – мы в его память 
посадим дерево и будем за ним ухаживать.

Коновалец был в восторге. Он обнял меня, поцеловал и горячо похвалил за 
прекрасную идею. В результате наша дружба и его доверие ко мне еще более 
укрепились.

Коновалец рассказал мне, что один из его помощников, Грибивский, подозревается 
в сотрудничестве с чехословацкой контрразведкой, и попросил, чтобы я встретился 
с ним и попытался его прощупать. После убийства в Варшаве генерала Перацкого 
украинскими националистами чехи оперативно, за один день, захватили все явки 
украинской организации в Праге и забрали многие досье, находившиеся в ведении 
Грибивского. Эту историю я уже знал. Мой близкий друг и коллега Каминский, 
бывший за два года до меня в Германии в качестве нелегала, пытался завербовать 
Грибивского, якобы от имени словацкой полиции, для работы осведомителем, хотя 
на самом деле речь шла о работе на нас. Грибивский, со своей стороны, 
предполагал захватить Каминского во время назначенной встречи, но тот, увидев 
слежку, избежал ловушки, вовремя успев вскочить в проходивший трамвай. 
Коновалец совершенно правильно подозревал, что Каминский является вовсе не 
словацким, а советским агентом, и я, зная это, решительно возражал против моей 
встречи с Грибивским, заявив, что его, возможно, контролируют большевики (в 
конце концов он мог специально сделать вид, что не сумел захватить Каминского), 
а поэтому контакты с ним могут засветить меня и привести к провалу моей миссии 
здесь.

После нашего приезда в Вену я отправился на заранее определенное место встречи, 
где застал моего куратора и наставника по работе в Москве Зубова. Это был 
опытный разведчик, и я всегда стремился получить от него как можно больше 
знаний. Я подробно информировал его о деятельности Коновальца и сообщил, что 
назавтра намечен наш поход в оперу. Зубову удалось купить билет на тот же 
спектакль – он сидел прямо за нами и мог слышать все, о чем мы разговаривали с 
моим спутником. Выходя из театра, я нарочно налетел на Зубова в толпе зрителей 
и даже извинился за то, что толкнул его. В сущности, это была глупая детская 
выходка.

Из Вены я возвратился в Берлин, где в течение нескольких месяцев шли 
бесполезные переговоры о возможном развертывании сил подполья на Украине в 
случае начала войны. В этот период я дважды ездил из Германии в Париж, 
встречаясь там с лидерами украинского правительства в изгнании. Коновалец 
предостерег меня в отношении этих людей: по его словам, их не следовало 
воспринимать серьезно, поскольку в реальной действительности все будут решать 
не эти господа, протиравшие штаны в парижских кафе, а его военная организация.

Тем временем мой «дядя», Лебедь