скребет по всей морде. Повалились мы на землю, и тут ему под руку ножик мой 
пришелся, первый раз он глубоко мне засадил — сила в нем еще была. Почуял я, 
как железо холодное промеж ребер прошло. А сам все держу фрица за горло, не 
выпускаю. Что было дальше, уже не помню, сомлел. 
 Досказывал Коноплев: 
 — Задавил он гитлеровца насмерть. Аж пальцы заклинило, еле отодрал я их от 
фашистской шеи. 
 — В общем, срамота получилась: фриц моим же ножом чуть не заколол меня, — 
горько вздохнул Голощапов.
 — Ты молодец, — похвалил Василий, — если бы твой фриц хоть пикнул, нам не уйти 
бы. 
 Голощапов, верный своей привычке, засопел, видно, искал, кого бы ругнуть, но 
поскольку разговор шел о нем самом, ограничился самокритикой: 
 — Какой там молодец! Я сам чуть не завыл, когда он меня ножом полосовал. 
 — Перевязал его как следует? — спросил Ромашкин Коноплева. 
 — Главную рану, которая в боку, перетянул, а на другие бинтов не хватило, — 
ответил Коноплев. 
 — Почему не сказал? Пошли, ребята! Поторапливаться надо, как бы Голошапов 
кровью не истек. 
 — Она не текет, кровь-то. Сухой я, будто концентрат, — невесело пошутил 
Голощапов… 
 В траншее разведчиков встретили тревожно. 
 — Ну, как? Все живы? 
 — Раненых не оставили? 
 — Флаг приволокли?.. 
 Растроганный Гарбуз обнял Ромашкина. Командир полка стоял рядом с комиссаром: 
ждал своей очереди. 
 Когда первая волна радости улеглась, комиссар сказал командиру: 
 — Ну, Кирилл Алексеевич, теперь нужно ребятам пир устроить. Этим я сам займусь.
 — И, повернувшись к разведчикам, добавил: — Я с вами, чертяки, тоже суеверным 
стал — не разрешил ничего для встречи готовить. Идите, отдыхайте, а потом будем 
вас чествовать. И еще одна задумка у меня есть, но это уже на потом, когда 
отдохнете… 
 «Чествование» проходило уже на следующий день, в овраге, около кухни, в 
которой готовили пищу для штаба. Разведчиков посадили за настоящие столы, 
поставили перед ними давно не виданные ими белые тарелки, накормили борщом с 
копченой колбасой, гречневой кашей, политой мясным соусом. На столе стояли 
миски с головками очищенного лука и даже раздобытыми где-то солеными огурцами. 
В апреле огурцы, хоть и мятые и пустые в середке, — невидаль. Водкой угощали 
без стограммовой нормы: кто сколько захочет. Но ребята пили сдержанно — 
стеснялись начальства. 
 Все в тот день выглядело празднично. Апрельский снегогон катил вовсю. От 
теплой земли поднимался пар, в низинах все шире разливались лужи. По небу плыли 
пухленькие и белые, как подушки, облака. Из ближнего леса тянуло запахом 
березовых почек, готовых лопнуть с минуты на минуту.
 Ромашкин чувствовал обновление не только в природе, что-то сегодня менялось и 
в людях. 
 После угощения комиссар поднялся, сказал: 
 — Товарищи разведчики, еще раз спасибо вам. А сейчас пойдемте по батальонам, 
покажу вас всему полку. Пока что, товарищ Ромашкин, вами выполнена только 
первая, самая трудная половина задания. Впереди — уйма работы. 
 Василий не сразу понял, о какой работе говорил комиссар. А тот принялся водить 
разведчиков по ротам и батареям. 
 Траншеи заливала весенняя талая вода, ноги вязли в грязи до обреза голенищ. А 
комиссар все водил и водил их. И в каждом подразделении рассказывал: 
 — Вот, товарищи, это наши герои! Они сорвали фашистское знамя, которое вы 
видели вон на той высоте. Скоро мы, наверное, доберемся до самого Гитлера. 
Готовьтесь, товарищи, к наступлению. Если уж знамя свое фашисты укараулить не 
смогли, значит, погоним мы их в шею. Но для этого нужно… 
 Тут комиссар переходил к конкретным полковым делам. И в зависимости оттого, с 
кем говорил — артиллеристами, стрелками, саперами или связистами, — разъяснял, 
что кому следует делать. 
 Разведчики так устали от этих импровизированных митингов, что начали роптать: 
 — Лучше, товарищ комиссар, еще раз к немцам за флагом сходить, чем с вами по 
траншеям мотаться. 
 Гарбуз наконец сжалился и отпустил разведчиков. 
 Прежде чем идти в свою землянку, Ромашкин остановился на бугорке, посмотрел на 
высоту, где недавно развевался фашистский флаг. Теперь там не было и шеста. 
Широкая панорама холмов и голых перелесков раскинулась во все стороны от 
Василия. И всюду мокрая земля была перепахана минами и снарядами, опоясана 
колючей проволокой, повсюду зарылись в нее люди. Кажется, впервые Ромашкин 
ощутил, какая махина — полк! 
 В своей землянке он встретил медиков и с порога еще услыхал раздраженный голос 
Голощапова: 
 — Слетелись, понимаешь, как воронье! Не поеду я никуда, и точка! Пропади он 
пропадом, ваш госпиталь, из-за него и полк, и товарищей потеряешь! Не поеду! 
 Ромашкина вызвал майор Караваев. Он сидел в одиночестве над развернутой картой,
 и Ромашкин увидел на ней зеленые массивы леса, ниточки дорог, голубые ленты 
речушек. А поверх всего этого в карту впились синие и красные скобы, упирались 
одна в другую такой же расцветки стрелы.