— Кто еще, братцы, расскажет о свадьбе-женитьбе? — спросил Лузгин. — Может 
быть, Костя? 
 Королевич залился стыдливым румянцем, прикрыл ресницами голубые глаза. 
 — Я не женат… 
 — Но деваха-то есть? 
 Костя молчал. Казаков, выручая Королевича, попытался втянуть в разговор 
Голощапова: 
 — Может, ты, Алексей Кузьмич, о своем житье-бытье поведаешь? 
 Голощапов почесал в затылке и, как обухом, врезал: 
 — Все это муть! Первый год после женитьбы у всех сладкий. А проживете лет 
десять — двадцать, еще неизвестно, какие ваши Грунечки да Галечки станут. 
 — Язва ты, Голощапов! — остановил его старшина разведвзвода Жмаченко. — Зачем 
людей обижаешь? Хочешь говорить — скажи про себя, не хочешь — помолчи, а людей 
не трожь. 
 — Я и говорю про себя, а не про тебя, — Голощапов посопел и вдруг выложил, 
вызывающе глядя на слушателей: 
 — А я вот свою жену бил!.. Она тоже красавица была и, как в гости пойдем, 
хвостом туда-сюда. Ну, я и поддавал ей: не забывай, что муж есть! 
 — Про такое и слушать неприятно, — махнул рукой старшина. — Рассказал бы ты, 
Жук! Ты инженер, у тебя жизнь городская. 
 Жук был во взводе радистом. Рация, правда, взводу разведки не полагалась, но 
она была захвачена у немцев и застряла здесь. Анатолий Жук сразу разобрался в 
ней, что-то перемонтировал и с той поры стал взводным радистом. 
 — Ну, во-первых, я не инженер, а всего-навсего радиотехник, — поправил он 
Жмаченко. — А во-вторых, мои семейные дела тоже неинтересные, — помедлил, 
подумал и продолжал: — Сначала все шло хорошо, и любовь была, а потом 
рассыпалась. Перестали мы друг друга понимать, будто на разных волнах говорили: 
она не слышит меня, я не могу уловить ее.
 — Почему же так получилось? — насторожился дотошный Коноплев, комсорг взвода. 
 — Да все из-за Шарика, — неопределенно ответил Жук. 
 — Из-за какого шарика? Земного, что ли? Мировые проблемы решали? 
 — Нет, собачка у нас была. Шариком звали. 
 Ребята выжидательно улыбнулись. Начало всем показалось занятным. 
 — Разве может у людей, к тому же образованных, из-за какой-то собачки жизнь 
испортиться? — удивился Коноплев. 
 — Может, — твердо сказал Жук. — До войны я жил под Москвой, в городе Пушкине. 
Домик там собственный у отца и матери. Шарик по двору бегал — веселый такой 
рыжий пес, дворняжка простая. Окончил я техникум, послали работать в Караганду. 
Там встретил девчонку. Лизой звать. Тоже после техникума отрабатывала, зубной 
техник. Она москвичка, я вроде бы тоже москвич. Одним словом, поженились. 
Подработали деньжонок, мотоцикл с коляской купили. Живем, не тужим. А мать с 
отцом в каждом письме: приезжай да приезжай, мы старые, кому дом оставим? Ну, 
отработали мы с Лизой положенное и махнули домой. Приехали ночью. Шарик нас 
встретил как полагается: прыгает, ластится и все норовит руку лизнуть. Только 
мотоцикл ему не понравился — понюхал, чихнул и отошел в сторону. И вот однажды 
Лиза говорит мне: «Давай хорошую собаку заведем». — «А Шарик чем плох?» — «Уж 
кормить, так породистую. Я сама достану в Москве, у моих знакомых есть отличные 
породы». Шарик стоит тут же, языком в себя ветерок гонит — жарко ему, смотрит 
преданными глазами, не понимает, о чем она речь ведет. Отец и мать промолчали, 
не хотели портить отношения с невесткой, думали: поговорит и забудет. Но Лиза 
не забыла. Недели через две принесла щенка-дога. И паспорт на этого пса 
принесла, там до шестого колена его родословная описана, а наречен он Нероном. 
Шарик встретил Нерона ласково, понял, что это щенок, хотя и был тот здоровущим. 
Ну, думаю, все уладится: одна или две собаки, какая разница? Но вскоре Лиза 
ведет меня к мотоциклу: «Заводи». — «Зачем?» — «Шарика увезем, он уже там, под 
брезентом, в коляске». Выехали мы за город, Лиза выпустила Шарика, он скулит, 
жмется ко мне. Я говорю: «Его завтра же собачники поймают. Давай хоть подальше 
отвезем, в деревню, там собачников нет. К кому-нибудь прибьется». Лиза молча 
отвернулась. Смалодушничал я, бросил Шарика. И с той поры что-то надломилось в 
наших семейных отношениях: не тянет меня домой. Завел со мной серьезный 
разговор отец: «Может быть, из-за нас нелады у тебя с Лизой? Так мы свой век 
прожили. Хотите назад в Караганду, езжайте. Или нас, если мешаем,отправляй 
куда-нибудь». Я отцу ничего не сказал, а про себя подумал: «Ну да, как Шарика, 
посажу вас с матерью в коляску, завезу подальше и брошу». 
 — Зачем же ты потакал своей Лизе? — возмутился Голоща-пов. 
 — Любил. 
 Голощапов зло плюнул в сторону. 
 Кто-то вздохнул. 
 — Начали за здравие, кончили за упокой. 
 — Хватит, орлы, мирную жизнь вспоминать, — сказал Казаков, — пора войной 
заниматься. 
 К Ромашкину подошел старшина Жмаченко, низенький толстячок с веселым, 
скользящим взглядом сельского доставалы. Такой может добыть все, что нужно: 
хоть гвозди, хоть трактор. За эти качества его и определили в разведвзвод. У 
заместителя командира полка по хозчасти глаз наметанный, увидал Жмаченко — и 
решение готово: «Пойдете в разведвзвод, подразделение это особое. Прежде чем 
разведчиков накормить, их надо найти — у них работа такая. Как вы это будете 
делать, не знаю. Только если не справитесь, наказывать не я буду: разведчики 
сами вам голову оторвут. Понятно?» 
 Пробивной Жмаченко все понимал с полуслова. С обязанностями своими он, конечно,