траншею. Ворсинки шапок вокруг лиц и сами лица заиндевели. Солдаты, как точно 
выразился Ефремов, «волокли» еду. Один тащил по снегу плоский темно-зеленый 
термос с лямками для крепления на спине, другой — два вещевых мешка, тоже 
зеленых, только посветлее. 
 Подошли Ефремов и Махоткин, взяли у солдат ношу. От вещевых мешков пахло 
примороженным хлебом, а от термоса, хоть он и был завинчен, исходил желанный 
аромат борща. 
 — В Москву, что ли, за праздничной шамовкой бегали? — спросил Махоткин. 
 — Угадал, — хмуро ответил солдат, принесший термос. — Прямо из ресторана 
«Балчуг» бифштексы вам доставили. 
 Другой, который тащил мешки, оказался разговорчивее. Сознавая, как их здесь 
заждались, принялся объяснять: 
 — Зацепило у нас одного. Мы сначала втроем шли… Крепко зацепило. В живот. Если 
бы полегче, мы бы его назад своим ходом пустили. А тут нельзя было, пришлось 
выносить…
 Гитлеровцы, очевидно, услышали говор, огненные струи хлестнули по траншее. Все 
присели, взбитый пулями снег посыпался сверху. 
 — Вот и новогоднее конфетти, — сказал солдат, вручивший Махоткину термос. 
 — Слушай, а ты вправду не в ресторане работал? — спросил Махоткин. — Бифштекс 
знаешь, конфетти. 
 Тот, однако, не принял этого явного предложения поговорить о довоенной жизни. 
Только вздохнул и доложил лейтенанту: 
 — Тут все: завтрак и ужин сухим пайком; обед, стало быть, горячий. Водка — во 
фляжках, хлеб и сахар — в мешке. Вам еще доппаек, товарищ лейтенант, печенье и 
масло. 
 — Спасибо, — сказал Василий и, повернувшись к Ефремову, распорядился: — Вы тут 
оставайтесь, глядите, как бы фрицы на угощенье не пожаловали. Скоро вас 
подменю: поедят ребята — сразу пошлю на смену. 
 — Понятно, товарищ лейтенант, — ответил Ефремов. 
 Термос и вещевые мешки были переданы в чьи-то руки — темные, испачканные сажей,
 с желтыми подпалинами от цигарок. Руки эти тянулись из-под плащ-палатки, не 
откидывая ее далеко, сберегая тепло внутри землянки. 
 А в блиндаже сразу же началась веселая возня. Солдаты рассаживались поудобнее, 
гремели котелками, послышались шутки, потом знакомый вопрос: 
 — Кому? 
 И кто-то, непременно отвернувшись в сторону, может быть, из-под наброшенной на 
голову шинели, — кто именно, Василий не узнал — глухо ответил: 
 — Ефремову! 
 Потом снова: 
 — Кому? 
 И опять тот же глухой голос: 
 — Бирюкову! 
 — Кому? 
 — Лейтенанту!.. 
 Когда ритуал дележки закончился, Василий откинул плащ-палатку В блиндаже было 
накурено. Тепло, напитанное влагой земляных стен, приятно коснулось его. Гильза 
от снаряда, сплющенная вверху, держала фитиль из обрезка бязи и освещала 
землянку язычком чадящего пламени. Солдаты сидели, прижавшись спинами к стенам. 
В узком проходе на расстеленных серых измятых полотенцах стояли котелки, кружки,
 лежали хлеб и сахар. Когда можно спать, эти люди вот так же, как сейчас, 
садятся, лишь опускаются чуть ниже, вытягивая ноги от стены к стене. 
 Василий был доволен блиндажом: удобный. Будто специально рассчитан на его 
взвод: две свободные смены — восемь человек — сразу могут отдыхать в тепле. А 
для него, командира, есть даже земляное возвышение в дальнем углу, и напротив 
этого возвышеньица выложена печурка из неведомо где взятого кирпича. Ее много 
раз обмазывали глиной, но она и теперь вся в трещинах — алые угли вываливаются 
сквозь щели. Над печкой протянулись черные обрывки кабеля, там постоянно 
сушатся портянки и рукавицы, заполняя блиндаж кислым запахом шерсти, пота и 
паленой ткани. Сейчас все эти запахи перекрыл дух наваристого борща. 
 «И еще чем хорош блиндаж, — размышлял Василии, — над головой двойной накат из 
нетолстых бревнышек, присыпанных слоем земли и снега. Не каждая дурная мина 
прошибет. Снаряд, конечно, пропорет насквозь и взорвется внутри, но не так уж 
часто на войне случаются прямые попадания!» 
 Ромашкин со своим взводом немало сменил позиций. Приходилось жить по-всякому: 
и без печки, и вовсе без блиндажа, в траншеях, где по колено воды. И от 
сознания теперешнего удобства, да и от тихого поведения немцев у Василия было 
по-настоящему праздничное настроение. Подняв свою кружку и отметив про себя, 
что солдаты налили ему побольше положенных ста граммов («Уважают, черти!»), 
лейтенант от души сказал: 
 — Ну, что же, братья-славяне, с Новым годом вас! И дотопать нам до Берлина! 
 Когда все поели, продовольственники, забрав термос, вещевые мешки и фляги, 
собрались в обратный путь. 
 — Идите так, чтобы высотка прикрывала, — посоветовал Ромашкин. 
 — Дойдем! Налегке-то быстрее, — откликнулся один из них. 
 — Слышь, дядя, — спросил его Махоткин, — а третьего-то вашего до двенадцати 
или после зацепило? 
 — Вроде бы до, — ответил тот. 
 — Уходили к нам, он живой был? 
 — Дышал. 
 — Тогда порядок, в Новый год перевалил — жив будет.