еще пять машин, это поработали артиллеристы. 
 Вдруг снаряды накрыли фашистов, залегших перед траншеей. В перерывах между 
артналетами они стали убегать из-под огня назад, к третьей линии танков, 
почему-то остановившейся. И тут из-за леса вылетели штурмовики с красными 
звездочками на крыльях и пошли вдоль строя немецких машин. Частые всплески от 
разрывов бомб, вздыбившийся снег, земля и дым заволокли всю нейтральную зону. 
Сделав еще заход, штурмовики улетели. В поле чадили и пылали огнем подбитые 
танки. В одном из них рванули снаряды, бронированная коробка развалилась, из 
нутра ее вырвались яркие космы огня. 
 — Так держать! — сказал довольный Куржаков и добавил: — Но учти: ты должен все 
делать сам. Я за тебя взводом командовать не буду. — Повернулся и ушел на свой 
наблюдательный пункт. 
 «Зачем он так?.. — пожалел Ромашкин. — Вроде бы все наладилось, и опять обидел.
 Но, с другой стороны, он прав, без него дело могло кончиться плохо. А я, лопух,
 растерялся, даже как бутылки бросать забыл». 
 До вечера отбили еще одну атаку. Ромашкин чувствовал предельную слабость: сил 
не осталось, даже шинель казалась тяжелой. Вспомнил: «Сегодня мы не завтракали, 
не обедали, не ужинали». Вспомнил и ощутил, что совсем не хочется есть. Попить 
бы только. Чаю бы крепкого, горячего. Ромашкин обошел уцелевших солдат, 
сосчитал убитых, велел отнести их в лощинку позади траншеи. Вспомнил о раненых 
— они сами, без помощи ушли в тыл. Он глядел на почерневшие, осунувшиеся лица 
красноармейцев, и его поразило сходство с теми, которых они сменили. Теперь и 
его бойцы ходили как те, устало, вразвалочку, шинели на них испачканы землей и 
гарью. «Вот и мы стали чернорабочими войны», — подумал Ромашкин, и его охватила 
грусть от того, что война совсем не такая, какой он представлял ее. 
 За несколько страшных дней пребывания в штрафной роте, с короткими и 
кровопролитными атаками и рукопашными, Ромашкин, как это ни странно, не понял, 
не ощутил сути войны. Там было наказание истреблением, а не война, которую он 
изучал в училище и представлял совсем иной с ее своеобразной романтикой и 
подвигами. И вот теперь в настоящем бою, в войне, которая велась вроде бы по 
боевому уставу, все обернулось другой стороной. Ничего в ней привлекательного, 
никакой романтики — только страх да смерть, настигающая людей повсюду, где бы 
они от нее ни прятались — в траншеях, блиндажах, лисьих норах и даже в стальных 
танках. 
 Когда начало смеркаться, за Ромашкиным прибежал связной. 
 — Командир роты вызывает. 
 На НП Василий встретился с тремя сержантами — это были новые командиры взводов.
 Кроме Ромашкина, ни один взводный не уцелел. 
 — Хватит мне к вам бегать, — беззлобно сказал ротный, и Ромашкин понял: в 
трудные минуты Куржаков бывал в каждом взводе. — Решил вызвать вас. Доложите о 
потерях. 
 Докладывали по очереди — по номерам взводов. 
 — Восемь убитых, четверо раненых, — сообщил Ромашкин. 
 — Раненых обычно бывает в два раза больше, а у тебя наоборот, — сказал 
Куржаков, 
 — В землянке сразу шестерых одним снарядом, — стал оправдываться Василий. 
 — А ты куда смотрел? Людей на время артобстрела надо рассредоточить по лисьим 
норам, пусть сидят. Будет прямое попадание — убьет одного, а не как у тебя — 
сразу целое отделение. 
 Куржаков решил не ругать лейтенанта в присутствии сержантов, но все же 
наставлял: 
 — Или вот еще у некоторых с бутылками не получилось. Бросают, понимаешь, а 
танки не горят. Надо на моторную часть кидать. В башню или на гусеницы — 
бесполезно. 
 В землянку, согнувшись, влез комбат Журавлев. 
 — О, все начальство в сборе! Вовремя я пришел. Ну как, отцы-командиры? Живых 
накормили? Мертвые похоронены? 
 — Кормим и считаем живых. Мертвым спешить некуда, — ответил Куржаков. 
 — Сколько людей осталось? 
 — Полроты наберется. 
 — Сколько танков подбили? 
 — Два. 
 — У тебя же семь на участке роты стоит. 
 — Пять артиллеристы сожгли. Моих два. 
 — Считай все. 
 — Что же получится, я семь и артиллеристы семь укажут — в донесении 
четырнадцать будет. Кому это надо? 
 — Ты давай, не мудри, — холодно сказал Журавлев, — уничтожено семь — так и 
докладывай. 
 — Моих два, — упрямо сказал Куржаков, и ноздри его побелели. 
 — Ну ладно, математик, — сердито сказал капитан. — Получи вот карты. Сегодня 
прислали. Начштаба в третью роту понес, а я для вас прихватил. — Журавлев, 
шелестя картами, стал подбирать листы, проверяя маркировку. 
 — А эти зачем? — спросил Куржаков, показывая два листа с окраинами Москвы. 
 Журавлев понял скрытый смысл вопроса, ответил: 
 — На всякий случай. 
 — Для меня такого случая не будет, — сказал Куржаков. — И взводным моим эти 
листы не давайте. Я пристрелю каждого, кто попятится. 
 Он протянул комбату листы. Журавлев какой-то миг молча смотрел на Куржакова, 
но листы все же взял.