подавил в себе эту, как он считал, «бабью» слабость, но все же не разбудил 
Василия, пошел дальше, с яростью отчитывая бойцов: 
 — Оружие протирайте, вояки, завтра не в бирюльки играть, в бой пойдете! 
 Красноармейцы брали влажные, будто покрытые туманом винтовки, протирали их, а 
влага вновь и вновь выступала на вороненых стволах и казенниках. 
 — Смотри, железо, и то промерзло, притомилось, а мы ничего, еще и железу 
помогаем, — бодрясь, сказал молодой боец Оплеткин. 
 — Не тараторь, лейтенанта разбудишь, — остановил его сосед, кивнув на 
Ромашкина. 
 — Сморило командира, видать, городской, не привычный в поле на морозе, — 
шепнул Оплеткин. 
 В десять улеглась вся рота. Молодые здоровые люди, утомившись, скоро заснули и 
спали крепко. 
 Василию показалось, что он только что закрыл глаза, и вот уже в уши стучит 
знакомое, нелюбимое: 
 — Подъем! Подъем! 
 С первых дней в училище Василий по утрам тяжело перебарывал сладкую тяжесть 
недосыпания. Ему нравилось в армии все, кроме этого неприятного слова «Подъем!».
 Даже в поезде, где никто не кричал « Подъем!», глаза сами открывались в шесть, 
будто в голове, как в будильнике, срабатывала заведенная пружинка. 
 Сегодня пробуждение было особенно тяжелым. Ромашкин взглянул на часы — только 
три. «Наверное, дежурный ошибся», — подумал он, но тутже услыхал знакомый, с 
хрипотцой голос Куржакова: 
 — По-одьем! Быстро умывайтесь и выходите строиться в полном снаряжении. Ничего 
не оставлять, в казарму больше не вернемся! 
 В полковом дворе происходило что-то непонятное. Роты строились не в походные 
колонны, а в длинные неуклюжие шеренги. 
 Куржаков подозвал взводных: 
 — Постройте строго по ранжиру, в ряду двадцать пять человек. Отработать 
движение строевым шагом. Особое внимание — на равнение. 
 У Ромашкина было всего двадцать два бойца, весь взвод составил одну шеренгу. 
Троих добавили из другого взвода. Выстраивая людей в темноте по росту, он 
замешкался, тут же подлетел Куржаков: 
 — Слушай мою команду! Направо! Выровняться чище в затылок! Головные уборы — 
снять! Встать плотнее! Еще ближе. Прижмись животом к спине соседа. 
 Обнаженные, остриженные под машинку головы вытянулись в ряд, кое-где они то 
возвышались, то западали. 
 — Ты перейди сюда. Ты сюда, — вытягивая то одного, то другого за рукав шинели, 
переставлял их командир роты. Через минуту круглые стриженые головы создали 
одну, постепенно снижающуюся линию. 
 — Головные уборы… — Куржаков помедлил и резко скомандовал: — Надеть! Нале-во! 
 Перед Ромашкиным стояла шеренга его взвода, идеально подогнанная по росту. 
Куржаков тихо сказал: 
 — Вот так надо строить по ранжиру, товарищ строевик, — и ушел. 
 Роты уже шагали по плацу и между казармами. 
 Все еще не понимая, зачем это нужно, Ромашкин стал учить свою шеренгу. Она 
расползалась, ходила то выпуклая — горбом, то западала дугой, а то вдруг 
ломалась зигзагом.
 В конце двора шеренги, сбиваясь в кучу, поворачивали назад. Встретив здесь 
однокашников, Василий спросил Карапетяна: 
 — Ты не слыхал, зачем вся эта петрушка? 
 — На парад пойдем. Сегодня седьмое ноября. Забыл, да? 
 — Какой парад? Война же! 
 Подошел Куржаков, он слышал их разговор: 
 — Какой-нибудь строевик-дубовик вроде вас додумался. Парад, понимаешь! Немцы 
под Москвой, а мы в солдатиков играть будем. Мало нас бьют, всю дурь еще не 
выбили. 
 Ромашкин бегал вдоль строя, семенил перед ним, двигаясь спиной вперед, лицом к 
строю, кричал: 
 — Тверже ногу! Раз, раз! А равнение? Куда середина завалилась? 
 Завтракали здесь же, на дворе, гремя котелками, обдавая друг друга паром и 
приятным теплым запахом каши с мясной подливкой. 
 Было еще темно, когда полк двинулся в город. В черных окнах домов, заклеенных 
крест-накрест белыми полосками бумаги, ни огонька, ни светлой щелочки. По тихим 
безлюдным улицам полк шел парадными шеренгами, и всю дорогу до Красной площади 
раздавались команды: 
 — Строевым! Раз, два! Раз, два! Чище равнение! 
 Командир полка майор Караваев за долгую службу много раз участвовал в парадах, 
и теперь, глядя на кривые шеренги, тихо говорил комиссару Гарбузу: 
 — К парадам готовились минимум месяц. Как мы пройдем по Красной площади, не 
представляю! Да еще в полном снаряжении. Опозорим и себя, и всю Красную Армию. 
 — Не беспокойтесь, Кирилл Алексеевич, — отвечал Гарбуз, который еще совсем 
недавно был вторым секретарем райкома на Алтае, под Бийском, и не слишком 
разбирался в красоте строя. — Там обстановку понимают. — Комиссар показал 
пальцем вверх. — Не знаю, правильно ли я сужу, но, думается, сегодня важно не 
равнение в рядах, а сам факт проведения парада. Немцы под Москвой, на весь мир 
кричат о своей победе, а мы им дулю под нос — парад! Гитлера кондрашка хватит 
от такого сюрприза. Здорово придумано! 
 — Парад, конечно, затея смелая. Тут или пан, или пропал. 
 — Почему? — не понял комиссар.