— Выходи получать оружие! 
 Рота построилась в центре деревни. Командиры были те же — капитан Старовойтов, 
лейтенант Кузьмичев и другие. Только не было младшего лейтенанта с медалью «За 
отвагу», он погиб в рукопашной. 
 Оружие, как и в первый раз, было грязное. «Может быть, от нашей роты с поля 
боя собрали», — подумал Ромашкин. 
 — Оружие почистить! Патроны получите на передовой, — сказал лейтенант 
Кузьмичев, во взвод которого опять был зачислен Ромашкин. 
 Вовка Голубев не отходил от Василия, когда оружие чистили, на кухню за едой 
ходили, ну, и в избе спать улеглись. Он весело рассказывал о своем житье-бытье. 
Василий, довольный, что его не расспрашивают, рассеянно слушал Вовку. 
 Ночью роту подняли командиры. 
 — Выходи строиться! 
 — С вещами или просто так? — спросил из темноты Вовка. 
 — В полном боевом! Пойдем на передовую. 
 Батальонный комиссар Лужков сказал перед строем: 
 — Товарищи, настал час, когда вы сможете доказать свою преданность Родине, 
искупить грехи, очистить свою совесть и стать полноправными советскими 
гражданами. Страна вам поверила, дала оружие. Теперь дело за вами. Мы надеемся, 
вы оправдаете доверие. За проявленное мужество и геройство каждый может быть 
освобожден из штрафной роты досрочно. Бейте врагов беспощадно — это будет 
лучшим доказательством вашей преданности! — Он помолчал, спросил: — Вопросы 
есть? 
 — Все понятно. 
 Шли сначала лесом, потом полем, за которым уже были видны вспышки ракет. Скоро 
стали долетать яркие трассирующие пули. 
 Ветер обдавал тошнотворным сладковатым запахом. 
 — Это чем воняет? — спросил Вовка. 
 — Трупы, — ответил Ромашкин. 
 — Разве их не убирают? 
 — В нейтральной зоне не всегда можно убрать. 
 Когда вышли в первую траншею, лейтенант Кузьмичев объявил: 
 — Один день будете в этой траншее, чтобы оглядеться, изучить местность. В 
наступление пойдем завтра. Нам приказано овладеть высотой, которая перед нами, 
уничтожить там фашистов и в дальнейшем взять деревню Коробкино — ее не видно, 
она в глубине обороны немцев, за этой высоткой. Можно отдыхать, спать в 
блиндаже и в траншее. Дежурить будете парами по два часа. — Он назвал фамилии, 
кто с кем и в какое время будет дежурить. 
 По распределению взводного Ромашкин попал в паре с Нагорным — человеком с 
какой-то неопределенной внешностью: худощавый, опрятный, лет пятидесяти, но 
серые глаза такие усталые, будто прожил сто лет. Он попросил Ромашкина: 
 — Вы просветите меня, что мы будем делать? Ромашкин посмотрел на усталое лицо 
и в озабоченные глаза Нагорного. 
 — Будем следить за фашистами, чтоб неожиданно не напали. — Ромашкину 
захотелось испытать напарника, и он добавил: — И посматривать за своими, чтоб 
фашистам кто-нибудь не сдался. 
 Нагорный перешел на доверительный тон, соглашаясь с Ромашкиным, зашептал: 
 — Совершенно справедливые опасения, тут есть разные люди. От некоторых можно 
ожидать! Извините, если вам будет неприятен вопрос, но мне как-то непонятно, 
что общего вы нашли с уголовником Вовкой Голубевым? 
 — А мне интересно, — сказал Ромашкин, — любопытно посмотреть на него, так 
сказать, вблизи. 
 Нагорный задумчиво посмотрел в сторону. 
 — Простите меня, но не могу с вами согласиться. Я наблюдал таких людей в 
лагере не один год — и знаю, чего они стоят. Они живут удовлетворением самых 
примитивных потребностей — поесть, поспать, полодырничать, стремления самые 
низкие, я бы даже не назвал их скотскими, потому что животные не пьянствуют, не 
развратничают, не обворовывают, не играют в карты, не убивают. Таких людей надо 
остерегаться, держаться от них подальше, потому что они способны на все. 
 — Скажите, а где вы жили до ареста, кем были? И вообще, за что вас посадили? — 
спросил Ромашкин. Нагорный печально усмехнулся: 
 — За что? Я и сам этого не знаю. В общем, это еще предстоит узнать… Я 
литературовед, профессор. Жил в Ленинграде. У меня остались там жена и дочь… 
Чудесное шаловливое существо. Ей уже пятнадцать лет. В тридцать седьмом было 
всего десять. Живы ли? Они в Ленинграде. Написал им письмо об отправке на фронт.
 Не знаю, дойдет ли. 
 Ромашкин верил этому человеку, очень искренней была его грусть. 
 Подошел командир взвода: 
 — Вот ты где. Послушай, Ромашкин, ты уже опытный, — завтра, когда пойдем в 
атаку, помоги на левом фланге. Сам знаешь, народ необстрелянный, испугаются 
пулеметов, залягут, потом не поднять. Помоги, штрафники тебя послушают, ты с 
ними общий язык найдешь. 
 Много ли нужно человеку в беде? Иногда не деньги, не какие-то блага, а 
сознание, что ты сам кому-то нужен. Вот не помог лейтенант ничем, а сам помощи 
попросил — и светлее стало у Василия на душе, воспрянул духом. 
 — Не беспокойся, лейтенант, на левом фланге будет полный порядок! 
 — Ну, спасибо тебе. 
 Когда начало светать и Ромашкин уже посчитал, что ночь прошла спокойно, вдруг 
неожиданно артиллерия гитлеровцев обрушила на наши траншеи лавину снарядов и 
мин. Вмиг все смешалось в грохоте взрывов. Ромашкин упал на дно окопа и заполз