выдюжим, не сомневайтесь. Ты скажи им, чтобы скорей Гитлера кончали, вот тогда 
всем — и нам, и вам — облегчение будет. Приезжайте домой, вместе новую жизнь 
ладить станем. 
 Женщины зашумели: 
 — Ну, Марковна, ты как на собрании! 
 — Не дала парню про себя рассказать. 
 — Ладно, бабы, домой пора, аль забыли, что там кухня, стирка, уборка, детишки 
ждут? 
 — Еще и в очередях надо постоять… 
 — И на танцы сходить вечерком, — весело добавила задорная, а у самой у 
белозубого рта темные глубокие морщины, вокруг глаз фиолетовые круги. 
 Не думал Ромашкин, что дома в тылу будет его тяготить какое-то непонятное 
чувство растянутости времени. Когда объявили о пятнадцатидневном отпуске, 
первая мысль была — как мало! Всю дорогу спешил — на машинах, в поезде, чтобы 
побольше дней выгадать для дома. И вот прошло три дня — и тяжело на душе, 
нечего здесь делать, ничто не удерживает, кроме мамы, да и та с рассвета до 
ночи на заводе, и разговоры с ней все об одном: об отце, наказы — «береги себя»,
 воспоминания о прошлой жизни. Нет больше трепетной тяги к Зине. Вместо нее 
горечь и обида. 
 Каждое утро искал Ромашкин в сводке Информбюро сообщения о своем фронте. «Как 
там дела? Как там ребята? Все ли живы? Может быть, кого-то принесли с задания 
на плащ-палатке. Написать письмо? Так сам раньше него в полк вернусь». 
 Шурка после долгих жизненных передряг отсыпался, вставал, когда его будили 
поесть. Смущенно опуская свои огромные глаза, просил: 
 — Извините, пожалуйста, ничего не могу поделать, сон просто с ног валит. 
 — Спи, милый, набирайся сил, — утешала его Надежда Степановна. — Это у тебя 
разрядка после долгих мытарств. Поешь и ложись. 
 Однажды Шурик спросил Ромашкина: 
 — Скучаете о боевых делах? Горите желанием опять бить врагов? 
 Василий с грустью посмотрел на паренька: 
 — Не о врагах думаю. Хочется поскорее вернуться на фронт и выслать маме 
посылку с продуктами.
 Шурик удивленно посмотрел на офицера, понял его и тихо попросил: 
 — Простите, я сказал глупость. 
 Хоть и вызывали неприятное чувство тыловые надраенные офицеры, все же хотелось 
Ромашкину и самому поносить золотые погоны. «Это во мне остатки училищного 
задора, тогда служба красивой и легкой казалась. Может быть, хорошо, что где-то 
теплится это чувство. Я вовсе не хочу жить таким озлобленным, как Куржаков». 
 Василий пошел в центр города, отыскал магазин Военторга, попросил у 
продавщицы: 
 — Дайте пару повседневных погон. Девушка иронически улыбнулась: 
 — Чего захотели! 
 — А почему бы и нет? 
 — Если очень надо, идите к чистильщику обуви — вон на углу его будка, дядя 
Вазген его зовут. Он поможет. 
 Ромашкин подошел к низенькому толстому старичку, щеки его были утыканы 
жесткими белыми волосками, как патефонными иголками. 
 — Говорят, у вас можно погоны достать? 
 — Смотря кто говорит, — уклончиво ответил чистильщик. 
 — Мне продавщица в магазине посоветовала. 
 — Правильно сделала, — он мельком взглянул на офицера, — вам нужен третий 
размер. А вообще-то в полевых лучше, в любой очереди без очереди пропустят. 
Зачем вам золотые? 
 — Пофорсить хочется. 
 — Ну, пофорси. Плати двести пятьдесят рублей и форси. 
 — Сколько? 
 — Двести пятьдесят. 
 — Они же девятнадцать стоят. 
 — За такие деньги вон там, — старик показал на военторг. 
 — Но там их нет. 
 — Слушай, тебе погоны нужны, или ты поговорить со мной пришел? 
 Дома Василий аккуратно разметил и прикрепил звездочки. Надев гимнастерку, 
долго смотрел на себя в зеркало. Загорелый бывалый вояка смотрел на него 
немного утомленными, усмехающимися глазами. Золотые погоны будто квадратики 
солнечного света переливались на плечах. «Куда же я в них пойду? К таким 
погонам повседневная фуражка с малиновым околышем полагается. Опять маху дал! 
Лучше бы матери буханку хлеба купил!» 
 И все же втайне ему было приятно видеть себя таким настоящим офицером. 
Вспомнились разговоры с Колокольцевым, достоинство, с которым он носит 
офицерское звание, какая-то его особенность в этом отношении. «Я бы ему 
понравился в таком виде. Надо будет поискать в комиссионном магазине хороший 
подстаканник. Самовар мне ни к чему и не по чину, а подстаканник заиметь 
приятно». Однако в комиссионном подстаканника не нашлось. А погоны золотые 
перед отъездом тоже снял, как-то неловко было ехать на фронт в золотых погонах. 

 Возвращаться из отпуска Василий решил самолетом. Увидел в городе объявление о 
том, что совершаются ежедневные рейсы Оренбург — Москва, и подумал: «Надо 
полетать, убьют — и не испытаю, что это такое, а ведь когда-то летчиком хотел 
стать». 
 — Зачем тебе это? — испугалась мама. — На фронте рискуешь, в тылу хоть судьбу