от себя Ромашкин увидел свой пистолет. Постарался вспомнить, сколько раз из 
него выстрелил, есть ли в обойме хоть один патрон. «Живым не дамся. Все равно 
замучат». 
 Пока размышлял, к его ногам уже подкопались. Пробовали тащить, не получилось. 
Он лежал вдоль проволоки и, когда потянули за ноги, зацепился одеждой за 
колючки. Гитлеровцы просунули лопату с длинным черенком и, толкая в спину, 
пытались отцепить его от колючек и повернуть так, чтобы тело свободно прошло в 
подкоп. 
 Ждать дальше было нельзя. Ромашкин подхватился и бросился бежать в сторону 
своих окопов. 
 У немцев — минутное замешательство: мертвец побежал! Потом они опомнились, 
открыли торопливую пальбу. А он бежал, падал, кидался из стороны в сторону. Над 
ним взвивались ракеты. Полосовали темень трассирующие пули. 
 Добежал до кустов. Пополз параллельно линии фронта. Неприятельский огонь 
по-прежнему перемещался в направлении наших позиций. Значит, потеряли из вида, 
считают, что он бежит к своим напрямую. 
 С нашей стороны ударила артиллерия — это было очень кстати. Только непонятно, 
почему она откликнулась так быстро на всю эту кутерьму. Случайное стечение 
обстоятельств?.. 
 На пути встретилась замерзшая речушка. У Василия еще хватило сил выползти на 
лед, но тут он опять потерял сознание. Кроме предельной усталости сказывалась и 
потеря крови. 
 Очнулся от толчка. Его перевернули на спину и, видимо, рассматривали. Кто-то 
сказал с досадой: 
 — Фриц, зараза! 
 Неласковые эти слова прозвучали для Ромашкина сладчайшей музыкой. Смог только 
выдохнуть: 
 — Не фриц я, братцы! 
 — Ты смотри, по-русски разговаривает! — удивился человек, назвавший его фрицем.
 — Ну-ка, хлопцы, бери его! 
 Ромашкин не запомнил, как и почему оказался он в блиндаже усатого командира 
полка, совершенно незнакомого. Едва перебинтовали голову, Василий оторвал от 
куртки воротник и попросил срочно доставить этот лоскут в штаб фронта — в 
разведывательное управление. 
 А там, оказывается, все были в тревожном ожидании. Николай Маркович успел 
сообщить по радио о столкновении Ромашкина с немецким патрулем и, кажется, 
удачном бегстве от преследователей. Командующий фронтом приказал в каждом полку 
первого эшелона держать наготове разведчиков и артиллерию. И когда в том месте, 
где Ромашкин переходил фронт, гитлеровцы проявили сильное беспокойство, наша 
артиллерия немедленно произвела огневой налет по их передовым позициям, а 
группа разведчиков вышла в нейтральную зону. Она-то и подобрала Василия на льду.
 
 Теперь он сидел в теплом блиндаже, смотрел и не мог насмотреться на дорогие 
ему русские лица. Казалось, не видел их целую вечность. 
 — Какая у меня рана?—спросил Ромашкин фельдшера, бинтовавшего ему голову. 
 Фельдшер замялся, но, видно, посчитал неприличным врать такому человеку. 
 — Надо поскорее вас в госпиталь. Ранение в голову всегда опасно.
 Усатый командир полка заторопился: приказал немедленно подать его сани. 
Накинул на Ромашкина полушубок, распорядился, чтобы фельдшер лично сопровождал 
раненого до госпиталя. 
 Прощаясь, подполковник дал Василию флягу, шепнул: 
 — Ты крови много потерял, как бы не замерз в пути. Принимай помаленьку. 
 Сани скользили легко и плавно. И так же легко было на душе у Василия. «Все же 
выбрался. И поручение командующего выполнил». Отвинтил крышку фляги и хлебнул 
на радостях несколько глотков. «Мама в эту ночь спокойно спала. Она даже не 
подозревает, как близко я был от гибели и каким чудом спасся». Ромашкин выпил 
еще несколько глотков — за нее. 
 В расположении своих войск все было прекрасно, даже запоздалый мороз нипочем и 
ветер ласковее. Вспомнил предупреждение усатого командира полка: «Как бы не 
замерз в пути». Замерзающим, говорят, всегда кажется тепло и хочется спать. Он 
еще раз приложился к фляге и прислушался к самому себе. Нет, спать ему не 
хотелось. Наоборот, его будоражило веселое возбуждение, хотелось петь. И он 
запел песенку, которую услышал на том концерте у Днепра: 
 Шаланды, полные кефали, 
 В Одессу Костя приводил… 
 В госпитале хирург, уже поджидавший раненого разведчика, сказал обнадеживающе: 

 — Ну, раз поет, все будет хорошо. 
 Ромашкину очень хотелось поговорить и с хирургом, и с сестричками, которые 
почему-то хихикали в свои марлевые маски. 
 — Лежите, потом поговорим, — обещала одна из них. 
 — Ну и веселый раненый! — сказала другая. — У нас таких еще не было. 
 — Это точно, — согласился Ромашкин. — А вы знаете, почему я в немецкой форме? 
Вы не думайте, я не фриц. 
 — Все мы знаем, лежите, пожалуйста, спокойно, а то свяжем вас, — пригрозил 
хирург. 
 Ромашкин засмеялся. Ему казалось очень смешным, что будут связывать свои, да к 
тому же такие хорошенькие девушки. 
 — Связывайте! — великодушно разрешил он, и в тот же миг нестерпимая боль 
обожгла голову. Ромашкин сморщился, застонал: — Ммм, ну это ни к чему, доктор!