заметил: в некоторых окнах сквозь маскировку пробивались узенькие полоски света.
 Вот и признак! Этого достаточно. Местные жители не будут сидеть со светом в 
глухую ночь. В прифронтовой полосе они вообще не зажигают света с наступлением 
темноты. 
 Обогнув деревню, опять выбрался на шоссе. Чем ближе к Витебску, тем чаще 
попадаются машины, повозки, группы людей. Прячась от них, поглядывал на часы: 
«Медленно продвигаюсь! Так до рассвета не добраться. Надо что-то придумать». 
 Снял свой белый наряд, закопал у приметного дерева — пригодится на обратном 
пути. Вернулся к дороге и стал высматривать сани с гражданскими седоками. 
Вскоре такие показались. Возница дремал, лошадь шла шагом. 
 Ромашкин окликнул закутавшегося в тулуп дядьку и стал объясняться с ним на 
смешанном русско-немецком языке. 
 — Нах Витебск? 
 — Да, на Витебск, господин офицер. — Возница принял его за офицера. 
 — Их бин каине офицер, их бин ефрейтор, — поправил Ромашкин и забрался в сани. 

 Поехали. Чтобы не замерзнуть и замаскироваться, зарылся в пахучее сено, 
которое лежало в санях. Вознице приказал: 
 — Нах Витебск! Их бин шлафен. Спать, спать. Понимаешь? 
 — Понимаю, чего же не понять… Спи, коли хочется, — ответил тот. 
 Ромашкин лежал в сене и следил за дорогой. Да и за возницей надо было 
присматривать. Кто знает, чего у него на уме. Одинокий дремлющий фашист — 
заманчивая штука. Тюкнет чем-нибудь по голове и свалит в овражек. 
 На рассвете достигли пригорода. В том месте, где шоссе превращалось в улицу, 
Василий заметил шлагбаум и танцующую около него фигуру прозябшего постового. 
Там могут проверить документы, спросить о чем-нибудь. Это Ромашкину ни к чему. 
 — Хальт! — скомандовал он вознице и, выбравшись из саней, махнул рукой: езжай, 
мол, дальше. Дядька послушно продолжал свой путь. Ромашкин ушел с шоссе и 
тихими заснеженными переулками углубился в город. 
 Витебск еще спал.
 Где-то здесь, в этом скопище развалин и уцелевших домов, нужная квартира. Там 
его ждут. Туда сообщили по радио, что Ромашкин вышел. 
 Василий считал улицы — нужна четырнадцатая. Чем глубже в город, тем крупнее 
дома и чаще развалины. Черные проемы окон, лишенные рам и стекол, смотрят 
угрюмо. 
 Пересек десятый перекресток и вдруг прочитал на угловом доме название нужной 
«штрассе». Значит, в пригороде обсчитался на три улицы. Не беда! 
 Отыскал дом номер 27. Вошел в чистый освещенный подъезд. Квартира на первом 
этаже. На всякий случай положил руку в карман, на пистолет. Может, пока шел, 
здешних разведчиков раскрыли и сейчас за дверью засада? 
 Негромко, чтобы не разбудить соседей, постучал в дверь. Через минуту женский 
голос спросил: 
 — Кто там? 
 Стараясь подделаться под немца, сказал пароль: 
 — Я пришел от гауптмана Беккер; он имеет для вас срочная работа. 
 Дверь отворяется, и женщина говорит отзыв: 
 — Во время войны всякая работа срочная. 
 Впустив Ромашкина и заперев дверь, хозяйка подала руку, шепотом сказала: 
 — Проходите в комнату, товарищ. — А куда-то в сторону бросила: — Коля, это он. 

 Только теперь Василий заметил в конце коридора мужчину лет сорока. Мужчина 
подошел, представился: 
 — Николай Маркович. 
 Ромашкин снял шинель, хотел повесить ее на вешалку, но хозяйка остановила: 
 — Здесь не надо. 
 Она унесла шинель в комнату. 
 Сели к столу, Ромашкин рассматривал этих скромных, смелых людей. Сколько сил 
прилагает, наверное, гестапо, чтобы отыскать их! А они живут, работают, 
встречаясь с гестаповцами каждый день. Крепкие нужны нервы, чтобы вот так 
ходить день за днем по краю пропасти. 
 Николай Маркович в свою очередь присматривался к Василию. Сказал одобрительно: 

 — Быстро добрались. Я думал, придете завтра. 
 — Спешил. Переждать до следующей ночи негде — обнаружат, да и холод собачий — 
окоченеешь. 
 — Надюша, — спохватился хозяин, — организуй-ка чаю и другого-прочего, промерз 
человек. 
 Хозяйка ушла на кухню, а они сидели и не знали, о чем говорить. Разговор 
наладился лишь за завтраком. Ромашкина расспрашивали о жизни на Большой земле. 
Он охотно отвечал на эти расспросы. Но едва ослабло напряжение, начала 
сказываться усталость. От хозяев квартиры это не ускользнуло. Николай Маркович 
поднялся, мягко сказал: 
 — Нам пора на службу. А вы укладывайтесь спать. Набирайтесь сил. Вечером в 
обратный путь… 
 Они ушли, Ромашкин лег в постель. Слышал, как под окнами иногда топают немцы, 
доносился их резкий говор. 
 Проснулся, когда уже стало смеркаться. Надо собираться «домой», нет причин 
задерживаться здесь. Фотопленку с отснятыми чертежами Надежда Васильевна зашила 
ему в воротник под петлицу. А подлинники лежат где-то в сейфах, под охраной 
часовых.