назад. Оглянувшись, Василий убедился, что немецкие танки не только горели. 
Поредевший их боевой порядок все глубже вклинивался в нашу оборону. «Тигры» и 
сопровождавшая их пехота уже миновали и штаб, и тылы полка, устремлялись 
куда-то к дивизионным резервам. «Как же нас автоматчики не побили?» — удивился 
Василий и спрыгнул назад в окоп: приближались новые немецкие танки. Только эти 
шли уже не сплошным развернутым фронтом, а отдельными подразделениями, 
рассредоточенно. 
 «Что же происходит? Мы в окружении, что ли? Уцелел ли полк? Где Караваев? 
Гарбуз?» Ромашкин посмотрел в бинокль на полковой НП. Там мелькали чьи-то 
головы, похоже, в наших касках. 
 — За мной! — скомандовал Василий и опять удивился: он не слышит своего голоса, 
а ребята поняли команду. 
 К НП полка стягивались уцелевшие роты. Куржаков, как всегда в бою возбужденный 
и веселый, энергично жестикулировал, но Василий не понимал, о чем он говорит. 
Полковое командование тоже в целости. Караваев отдавал распоряжения, показывая 
на холмы и овраги. 
 С жалостью поглядев на своего комвзвода, Иван Рогатин написал пальцем на 
рыхлой земле, вывороченной снарядом: «Занимаем круговую оборону». 
 В ушах Ромашкина тишина сменилась каким-то гудением, будто их заливала вода. 
Голова болела. Ломило в затылке. Разведчики повели его под руки на участок, 
отведенный для обороны взвода. И здесь сознание Ромашкина стало гаснуть. Он лег 
в кусты и забылся. 
 Немцы, не обращая внимания на советские части, оставшиеся в их тылу, все 
рвались и рвались вперед. Только вперед! Стремились во что бы то ни стало 
замкнуть свои клещи у Курска. 
 Ромашкин иногда приходил в себя, открывал глаза: к нему склонялся кто-нибудь 
из разведчиков, давал попить, предлагал еду. Василий плохо соображал, где он и 
что происходит вокруг. Опять проваливался куда-то, и не то в бреду, не то в 
действительности ему виделось бездонное жерло танковой пушки. Он силился 
убежать от ее разверстой пасти и не мог — его держали. 
 Эвакуировать контуженного старшего лейтенанта было некуда. 
 На шестой день Василию стало лучше. Открыв глаза, увидел Гарбуза. Попытался 
встать перед замполитом, но подняться не смог. 
 — Лежи, лежи. — Гарбуз придержал его рукой. — Ну, как самочувствие? 
 — Нормально, товарищ майор, — ответил Ромашкин. Ему казалось, ответил громко и 
четко, а на самом деле Гарбуз едва понял его тихую заплетающуюся речь. 
 — Значит, ты меня слышишь? — обрадовался Гарбуз. 
 — А как же! Говорю ведь с вами! 
 — Верно. И даже мыслишь логично. Значит, все в порядке. 
 — А как наступление? 
 — Немецкое? 
 — Наше. 
 — Откуда ты знаешь о нашем наступлении? Тебя контузило, когда мы отходили. 
 — Знаю. Должны мы наступать! 
 Гарбуз был растроган этой уверенностью. 
 — Дорогой ты мой, все будет в свой срок. Фашисты выдыхаются. За неделю всего 
на семь километров к Понырям продвинулись. А от Белгорода чуть больше тридцати. 
Не получилось у них окружения. Не дотянулись до Курска. Поправляйся, Василий, 
скоро наши погонят фрицев, и мы подключимся. 
 — Я хоть сейчас, — Ромашкин хотел встать, но земля с обгоревшей пшеницей, 
черными, закопченными танками, с Гарбузом и разведчиками, его окружавшими, 
вдруг качнулась, накренилась, и он прилег, чтобы не покатиться по этой 
качающейся земле куда-то к горизонту. 
 — Ты лежи, не хорохорься, — приказал Гарбуз. 
 Ночью на Василия опять полз танк, наводил длинную и глубокую, как тоннель, 
пушку, а гитлеровцы с засученными рукавами старались загнать Ромашкина в эту 
круглую железную дыру. 
 Навестил Василия и Куржаков. Усталый, он говорил с веселой злостью: 
 — Вот, Ромашкин, как надо воевать! Научились! 
 — Завелся! — ухмыльнулся Ромашкин. 
 — А я, брат, всегда заводной! — совсем по-дружески признался Куржаков… 
 Черный удушливый дым стлался над полями и перелесками, над яблоневыми садами и 
сожженными селами, над разбомбленными железнодорожными станциями и взорванными, 
рухнувшими в реку мостами. 
 Два миллиона людей днем и ночью кидались в этом дыму и пыли друг на друга, 
стреляли из пушек, танков и пулеметов, кололи штыками, били прикладами. 
Танковые армады, разбомбленные авиацией и расстрелянные артиллерией, горели в 
полях, как железные города. 
 Наконец фашисты попятились. Сначала медленно, то и дело бросаясь в свирепые 
контратаки, потом быстрее, но все же организованно, от рубежа к рубежу. Наши 
войска преследовали их по пятам. Нет, не только дивизиями, сохранившимися в 
резерве, а главным образом теми же самыми, которые стояли насмерть в обороне. 
Усталые, небритые, пропитанные гарью бойцы день и ночь теснили противника. 
Усталость накопилась такая, что люди засыпали порой на ходу и двигались вперед 
в полусне, с закрытыми глазами, держась рукой за повозку, пушку или соседа. 
 Шагал среди них и Ромашкин со своим взводом. Контузия иногда напоминала о себе,
 голова болела, подступала тошнота, но все же идти вперед было приятнее и 
веселее, чем валяться где-нибудь в госпитале. 
 И Василий крепился. 
 * * *