местам. Играл духовой оркестр. Около сцены бегал Коля Золотницкий, отдавал 
какие-то распоряжения - сегодня он был организатором встречи. Увидев молодых 
офицеров, Коля замахал рукой, приглашая их в передние ряды.
Ровно в семь грянул марш, и под его торжественные звуки на сцену вышел старшина 
Тимченко и все командование полка.
Солдаты весело захлопали в ладоши. Они хорошо знали старшину - каждый день три 
раза встречались с ним в столовой.
Сегодня старшина был ослепителен. Невзирая на жару, он пришел в парадном 
мундире. Грудь его была украшена длинным рядом орденов и медалей.
Шатров никогда не думал, что у скромного сверхсрочника, какого-то завстоловой, 
столько наград.
Алексей рассмотрел ордена Красной Звезды, Славы III степени, медали "За отвагу",
 "За боевые заслуги" и еще много за взятие городов, за выслугу лет и юбилейных.
Встречу открыл Ячменев. Он коротко, но очень тепло и уважительно рассказал о 
старшине Тимченко и предоставил ему слово.
Тимченко, красный и потный от жары и волнения, вышел на трибуну. Он вытер лицо 
носовым платком, покачал головой, словно говоря: "Ну и жарища!"
Солдаты уловили это движение, засмеялись и зааплодировали.
- Товарищи, спасибо, шо вы пригласили меня и захотели послушать, сказал 
старшина.
Солдаты отозвались на "шо" и украинский акцент старшины веселым оживленным 
гулом.
Шатров посмотрел на солдат своего взвода, они сидели неподалеку. Все ребята 
были добродушно-веселы. Только Судаков не понравился Шатрову: он улыбался криво,
 с явным пренебрежением, его лицо так и говорило: "Тоже мне, лектора нашли!" 
"Ох и тип! - думал Шатров, глядя на Судакова. - Доберусь я до тебя 
когда-нибудь!" Шатров давно понял: есть в Судакове что-то нехорошее, даже 
опасное. В его иронии постоянно сквозит высокомерие и презрение к окружающим. 
Этот солдат был чем-то очень похож на Берга. Смышленый, развитой, но постоянно 
себе на уме. Что-то затаил, живет, не раскрываясь людям, считая их просто 
недостойными своих "оригинальных дум". Лейтенант понимал: нельзя допустить, 
чтобы Судаков ушел из армии таким же, каким пришел в нее. Но Шатров не знал, 
как к нему подступиться. Он пока присматривался к солдату, старался его получше 
изучить.
Тимченко рассказывал о себе. Он давно оторвался от родных украинских земель, и 
поэтому речь его была русской, но он произносил некоторые слова, переделывая их 
на украинский манер.
- До войны я работал на заводе в Ново-Краматорске. Прийшов однажды после ночной 
смены домой. Тихо прийшов, щоб не будить родителей. Поел. Спать лег. И только 
заснул, будто сон нехороший снится. Стоит надо мной отец и говорит: "Война, 
сынку, вставай". Долго мне потом так и казалось, шо все происходит во сне. 
Беженцы идут, как реки людские текут. Завод наш от бомбежки развалился. А там и 
фронт к городу подошел.
Побиг я в военкомат. Год прибавил, чтобы призвали. Направили меня в Куйбышев. 
Вот тут как раз и формировался наш полк. Так и получилось, что я с первых дней 
в нем оказался. Вы не думайте, я не все время возле кухни воевал, - сказал 
Тимченко, а солдаты опять откликнулись на его слова веселым оживлением. - Я 
сперва в пехоте был, простым красноармейцем. Но получил ранение под Запорожьем, 
а потом еще на реке Молочной. Подлечили меня, и доктор сказал: "Обе ноги 
повреждены, не годен ты для пехоты". Потом спросил: "Пойдешь, солдат, в 
артиллерию? Там все же кони, глядишь, между боями на лошадке подъедешь. Или в 
тыловики тебя списать?" "Нет, - говорю, товарищ военврач, в тыл мне рано. Я еще 
повоюю. Пошлите меня в артиллерию". Вот так я в свой же полк, в батарею 
сорокапятимиллиметровых пушек попал. Наводчик у нас был пожилой усатый дядько - 
Гущин. Оглядел он меня, когда я прибыл, и говорит: "Дуже тощий ты, брат, снаряд 
не подымешь". Я молчал, думал: сейчас прогонит меня с артиллерии. "А скажи, 
Тимченко, ты когда кашу ешь, остаток бывает или добавку просишь?" - говорит 
дальше дядько Гущин. "После ранения приходится добавки просить", - честно 
говорю я и опять тайком думаю: ой, прогонит он меня, подумает, шо я дуже 
прожорливый. А наводчик вдруг засмеялся и сказал: "Молодец! Я сразу определил, 
способный ты малый. Ничего, кости мясом обрастут, добрым артиллеристом станешь".

Учил нас дядько Гущин между боями, щоб друг друга в расчете заменить могли. Так 
объяснял это положение: "На войне продвижение по службе можно быстро получить. 
Сейчас ты орудийный номер, а через час, глядишь, уже наводчик. Поэтому 
воспринимайте науку мою, она пригодится". И как в воду глядел наш дядько Гущин. 
Ранило его вскоре. Отбивали мы сильную атаку пехоты и танков, вот тут его и 
ударило осколком. Зажал он рану рукой и повалился на землю. Мы кинулись было к 
нему, а он ругает нас: "Куда с бинтами лезете! Заряжающий, вставай на место 
наводчика, целься вон тому танку прямо в крест". Заряжающий выстрелил два раза 
и промазал. Танк идет прямо на нашу огневую позицию. Земля вскидывается от 
разрывов то сзади, то сбоку. "Эх, плохо я вас учил", - сказал Гущин. Попробовал 
сам к пушке встать, но заскрипел от боли зубами и опять повалился. Но тут я к 
прицелу кинулся. Поймал танк в перекрестие - выстрелил. Гляжу и глазам не верю. 
Танк дрогнул, будто на шо налетел, из щелей слабый дымок пустил, а потом как 
задымит черной гарью! "Я же говорил, что ты парень способный, похвалил меня 
Гущин. - Ну-ка, цель вон в этот". Подбил я и другой танк.
"Как это у тебя так ловко получается?" - спрашивали меня наши ребята после боя. 
А я им говорю: "Я когда по танку бью, думаю, шо в нем тот самый фашист сидит, 
который Гущина нашего срезал". Говорю, а у самого ком глотку забивает...