- Лейтенант Шатров рос без отца, мать - санитарка в больнице. О нем нельзя 
сказать, что он избалованный. Да и Савицкий тоже из семьи трудной. У Савицкого 
мать после гибели мужа опустилась, пила, собутыльников и ухажеров на глазах у 
сына чуть не ежедневно меняла. Вот и вырос он циником. Ни в чью порядочность не 
верит... Нет, мне кажется, одной причиной объяснить их поведение нельзя. У 
каждого должна быть своя.
Кандыбин ничего не отвечал.
- А не подходили вы к этой проблеме с другой стороны? - продолжал Ячменев. - Мы 
служили, нам все нравилось. А этим что-то не по душе. У нас были одни запросы, 
свой диапазон, а у этих потолок гораздо выше нашего. Может быть, им тесны наши 
рамки?
- Я согласился бы с вами, - задумчиво сказал полковник, - если бы большинство 
или лучшие молодые офицеры заговорили о необходимости изменить некоторые 
порядки в армии. Но Ваганов, Антадзе, Анастасьев, Зайнуллин, Дронов да и все 
остальные офицеры работают с удовольствием, и ничто их не стесняет. Нет, 
Афиноген Петрович, компания Берга - не новая поросль, это плесень.
- Не хочу вас обидеть крайностью своих суждений, - умышленно осторожно начал 
Ячменев, опасаясь, что полковник, задетый за живое, разозлится и прервет такой 
нужный и полезный разговор. - Я знаю, вы любите Зайнуллина, и я высоко ценю 
работоспособность капитана. Но представьте на месте Зайнуллина Берга - не 
такого, конечно, какой он сейчас, а Берга с зайнуллинской целеустремленностью и 
служебным рвением. Кто из них оказался бы лучшим и, главное, более современным 
командиром?
Кандыбин, не скрывая удивления, смотрел на замполита. Берг и Зайнуллин! У 
полковника никогда не возникало даже мысли о возможности сравнивать, а тем 
более ставить этого разгильдяя хотя бы на йоту выше лучшего командира роты.
- Что-то ты загибаешь, - откровенно сказал Кандыбин, а Ячменев стал пояснять:
- Капитан Зайнуллин - трудяга, это бесспорно. Но он только отличный исполнитель.
 А полета мысли, фантазии у него нет.
- Да, уж чего-чего, а полетов и завихрений у Берга предостаточно! - с сарказмом 
воскликнул Кандыбин.
- Я тоже согласен, - быстро поддакнул замполит, опять-таки опасаясь, чтобы не 
прервалась нащупанная, как ему показалось, очень правильная мысль. - Вся беда в 
том, что завихрения и вообще большой запас энергии у некоторых молодых офицеров 
направлен не в ту сторону! Нет у них сознательного понимания необходимости 
воинской службы. Крутит их, как перекати-поле по такыру. И тут, Матвей 
Степанович, дело упирается в нас. Мы не умеем дать нужную направленность. Их 
кружит, а что делаем мы? Ставим на ковер, сажаем на гауптвахту, отдаем под суд 
и называем это воспитанием. Не приближаем к себе, а отталкиваем... Мы и вы. Мы 
- начальники, вы - наказуемые. А где чувство коллектива? Уважение? Забота как о 
наследниках? Чему мы их научили? Чем увлекли? Попытались ли зажечь страстную 
убежденность в том, что надо сидеть здесь, в этих проклятых огненных песках, 
ради блага Родины?
- Не согласен! - строптиво заявил Кандыбин. - Меня и тебя много воспитывали? Ты 
часто видел командира полка, когда был лейтенантом? Много они с нами 
беседовали? Я, например, с командиром полка всего один раз говорил. Однажды на 
марше... натер ногу и отстал, пока переобувался. Подъехал ко мне на лошади 
командир полка и с презрением сказал: "А еще командир!" - и поехал дальше. Вот 
и все воспитание. Они делом занимались... А мы все говорим и говорим, а толку 
мало.
- Значит, нас не воспитывали? - загораясь полемическим задором, возразил 
Ячменев. - Значит, мы самородки? А что, если я вам скажу такое: мы уже 
пройденный этап! Как в свое время наши командиры - герои гражданской войны, с 
их церковноприходскими школами, оказались этапом пройденным, так и мы, с нашими 
десятилетками и училищами, тоже ступень уходящая. Сейчас высшее образование, 
кругозор инженера и ученого на первый план выходят. Мы с вами, Матвей 
Степанович, только педагоги. Учим новое поколение победителей. В случае войны 
тяжесть на их плечи ляжет, как в свое время на наши плечи свалилась. Когда 
командир с презрением сказал вам: "А еще командир!", может быть, большое 
беспокойство у него было на душе за судьбу армии, и так же, наверное, сетовал 
он на молодежь, как мы сейчас. А вы до Берлина дошли и переломили хребет самой 
сильной в мире армии. Так и наши лейтенанты - превзойдут нас! Ученики всегда 
должны учителей превосходить. Только опыта у них нет. Опыт у нас. И мы должны 
передать его им. И еще одно - самое досадное - не у всех хватает политической 
зоркости. В гражданской войне людей вздымала волна свободы и жажда мировой 
революции. В борьбе с фашизмом - смертельная опасность, нависшая над Отечеством.
 А что сейчас? Враги готовятся к войне, а некоторые лейтенанты разгильдяйствуют.
 Так кто же в этом виноват? Опять мы с вами, Матвей Степанович! Мы, опытные, 
битые и - победившие! Если мы не добьемся политического горения, кто, кроме нас,
 это сделает? Идейная убежденность - главное.
Кандыбин молчал. Ячменев смотрел на его загорелое, обветренное лицо. В глубоких 
морщинках у глаз просвечивала белизна. "Щурится, когда бывает солнце, - подумал 
Ячменев, - поэтому и остаются белые полоски. Как бы не подумал, что я веду с 
ним официальный разговор и ратую за политическую линию по долгу службы".
Но Кандыбин так не думал, он сидел, тяжело опираясь руками и грудью на 
письменный стол, и, не меняя позы, спокойно сказал:
- В этом ты прав, Афиноген Петрович, все идет от идейной основы, корни всех 
поступков и дела человека в ней. Наши муки с бергами и шатровыми тоже отсюда 
начинаются.
Зазвонил телефон на столе Кандыбина. Полковник поднял трубку: