Горького, - и это было чуть ли не последней связью с востребующим мои 
возможности миром. Но перед глазами вместо старушки появлялся болтающийся в том 
же положении маятником Михаил Сергеевич, а то вдруг и я сам или даже вся страна 
- словом, не то крыша ехала, не то сюрреализм все более овладевал мной.
- Пойдем, - в трепетной сопричастности к случившейся у деда внезапной любви 
вошел мой сын, - нас дедушка и баба Настасья приглашают в гости.
На столе уже был чай с коврижками. Но главное - в подсыревшем углу 
однокомнатной хрущевки стоял новенький черно-белый телевизор "Рекорд". А рядом 
- дедка с бабкой. Ну, дедка-то известный - руки раскинул хозяином: вот-де живем 
пока так, но все отремонтируем, оклеим, покрасим, перегородим!.. А бабка, 
крупная, с чуть покачивающейся ритмично головой, зарделась, радехонька, и себя 
не знала куда деть, и неловко ей, и в совершеннейшей почтительности на своего 
такого удивительного, уж нежданного-негаданного суженого поглядывала.
Мне очень хотелось верить, что отец действительно наконец-то остепенится, 
осядет, будет жить с этой, по всему видно, доброй бабой Настасьей. Хотя, 
конечно, как-то зять, муж моей сестры, стал подсчитывать, сколько у нашего тяти 
было жен только в поселке Молдавановка, где они живут, в Киргизии, - так 
пальцев на руках не хватило!.. А отец прошил на несколько рядов всю страну, 
особенно ее южные земли, и везде у него были жены, о которых он никогда не 
вспоминал и не печалился. Казанова против тяти робкий "вьюнош"!
- Так что, Настасья, теперь и у тебя есть дети, внуки!.. Есть для кого жить! 
Полноценный член общества! - завершал тираду благодетель.
В идиллическом взаимопонимании, за чаем с вишневым вареньем оставили мы с сыном 
молодых. Дома меня ждал конверт с обратным адресом киностудии имени Горького. 
Предчувствие не обмануло: "В связи с тем, что историко-экологическое творческое 
объединение "Мир" переформировано в творческое объединение "Ладья", 
ориентированное на выпуск коммерческих фильмов..." Не знаю, много ли "Ладья" 
собрала дани, но белые струги Ерофейки Хабарова, "сиротинушки государевой", как 
он себя жалостливо называл, растворились в мороке, так и не отчалив. Ничто не 
ново под луной. "Токмо и говорите: как куповать, как продавать, как блуд 
блудить!" - эти обличения протопопа Аввакума, современника Хабарова, я и успел 
с утра вписать в свой сценарий. Но это было слабым утешением. Вот разве что 
ГКЧП...
- Егор! - сотряс квартиру голос отца. - пойдем морду бить!
Сын серьезно занимался боксом, но ему было шестнадцать. Отправлять его с 
дедушкой "бить пьяную сволочь", которой, как выяснилось, последний уже дал бой 
на территории бабы Насти, мне показалось странноватым. Пошел сам. Тем более что 
ничего иного вроде бы уже и не оставалось, как только морды бить.
В комнате бабы Насти на выцветшем диванчике чин чинарем сидел милиционер...
- Ты что, милиционер? - опешил отец.
- Капитан, - выставил тот погон. - Специально для тебя, дед, сходил, форму 
надел.
- А почему пьяный?!
- Выпивший, - уточнил капитан. - Я не при исполнении, имею право, как все люди.
- А почему был не в форме?! К народу хочешь примазаться? От ГКЧП бежишь?
У капитана так и отпала челюсть.
- Он... - продралась баба Настасья сквозь озноб, - в Москве живет. Племянник.
- Ты же говорила, что у тебя никого?! - требовательно изумился отец.
- Детей нет. Сестра есть, здесь живет, сын ее...
- Ну и ухаря ты, тетка, нашла! - наконец-то пришел в себя племянник. Я прихожу, 
ну выпивший, правда, немножко, - стал он объяснять мне, - к матери приехал, дай,
 думаю, к тетке зайду. А ключ у меня от квартиры свой: ну мало ли, пожилой 
человек... Тетка родная, всю жизнь душа в душу!.. Открываю, а тут дед на меня с 
лыжной палкой!..
Разобрались миром. Хотя точку поставил все-таки отец, показав себя хозяином: 
"Хочешь прийти - приходи трезвый, хоть и милиционер".
Но лад уже был нарушен. Обеспокоенного оставил я отца, как бы набухающего 
изнутри. И скоро он явился в раздумьях:
- Настасья, ничего не скажешь, человек хороший. Но подвержена дурному влиянию! 
Пришла сестра ее, мать этого пьяницы милиционера, слышу, на кухне они шу-шу, 
шу-шу. Нет, говорю, господа хорошие, так дело не пойдет. Это не по-нашему. У 
нас тайн нет: хочешь сказать, говори открыто! А она мне, сестра ее: зачем, 
говорит, вам расписываться, так живите. Они думают, что я у нее хочу квартиру 
оттяпать. Да у меня их тысячи, этих квартир, могло быть, но я всегда уходил с 
одним саквояжем!..
Исполненный вопроса, отец удалился. Еще через полчасика сомнения были решены.
- Я бы его проткнул, если бы он не был милиционером! - влетел тятя. Прихожу, а 
он уже там. Как хочешь, говорит, дед, а я тебе прописываться не дам. Ах, говорю,
 вы, сволочь такая, всю жизнь из нее соки сосете и сейчас ждете, когда она 
помрет, чтобы квартирой завладеть! А то не хотите понимать, что человек хоть 
под старость лет счастье свое нашел! Скажи, говорю, ему, Настасья! А эта дура 
сидит и только головой трясет!.. Да на черта тогда она мне такая нужна?! Айда, 
Егор, унесешь телевизор!
Утром приехал из Минска племянник, сын моего брата. Совершеннейший красавец, с 
естественной утонченностью, с изяществом манер: все в нем скромно, лаконично, 
без перебора. Этой врожденной аристократичностью всегда поражал меня и брат. 
При одном отце матери у нас разные. Можно предположить, что унаследованную 
точеность черт отцовского рода облагородила в брате материнская кровь. Но ведь 
все равно мать-то его также из самой что ни есть глухой сибирской деревни! Я 
долго полагал, что из ссыльных нанесло, пока однажды не пригляделся к