Моя жена, сохраняя хладнокровие, пригласила пришельцев в гостиную, усадила 
их и объяснила, что город Самбор, откуда мы.родом, расположен на польской 
территории. Она достала том энциклопедии «Лярусс», в котором три агента полиции 
могли найти подтверждение ее слов. Поколебавшись, они решили удалиться «за 
получением инструкций».
     Хорошо, что это произошло именно так… Я вернулся домой сразу после их 
ухода, выслушал информацию супруги, поздравил ее с замечательной находчивостью 
и тутже решил, не теряя времени, сматывать удочки: шпики, бесспорно, придут 
вторично и тогда уже не выпустят нас из рук. Мы поспешно упаковались и покинули 
этот дом.
     В первую очередь надо было поместить Любу и сына в безопасном месте. 
Посоветовавшись с Лео Гроссфогелем, мы остановили свой выбор на торговом 
представительстве Советского Союза. Поэтому я вошел в контакт с нашим связным, 
который и организовал переезд. Советские посольство и торгпредство еще с утра 
были оцеплены бельгийской полицией. Люба и малыш проехали через полицейское 
заграждение в автомобиле с номером дипломатического корпуса. В торгпредстве они 
оставались две недели, прежде чем их поселили на нелегальной квартире. 
Впоследствии обоих переправили в Советский Союз. Что же до меня, то я 
отправился к Лео, жившему близко от нас. Я ушел от него, имея на руках новые 
документы на имя Жана Жильбера, промышленника, уроженца Антверпена. Лео в свою 
очередь превратился в коммерсанта Анри Пипера, тоже родом из Антверпена. 
Началась нелегальная жизнь…
     Назавтра, как мы и предвидели, чины бельгийской полиции снова пришли на 
нашу квартиру с официальным ордером на арест. К счастью, они опоздали, но все 
же моя карьера тайного агента едва не оборвалась в первый же день войны.
     В течение следующих нескольких дней меня продолжали разыскивать. В 
частности, полицейские наведались к одной моей американской приятельнице, 
Джорджи де Винтер, с которой я незадолго до того познакомился и часто 
встречался.
     — Вы не видели в последние дни господина Миклера? — спросили они ее. — Он 
— немец.
     — Вы ошибаетесь, он канадец!
     — Это онто канадец! Он такой же канадец, как вы бельгийка!..
     Тем временем обстановка на фронте ухудшилась. Даже самые пессимистические 
наблюдатели не ожидали такого стремительного продвижения немцев. 13 мая 
передовые части вермахта форсировали реку Маас в Бельгии и во Франции. В брешь 
под Седаном хлынули танки генерала Гудериана. Деморализованное население, 
крайне восприимчивое к любым слухам и провокациям, оказалось во власти самой 
настоящей шпиономании: германские «агенты из колонны», «парашютисты», 
сбрасываемые с какихто таинственных самолетов, падали с неба, как листья 
осенью. Уж и не скажу, чем были вызваны такие ассоциации (в этом, быть может, 
могли бы разобраться специалисты по массовым психозам), но бельгийцы почемуто 
решили, что все шпионы Гитлера маскируются под священников. 11 мая на площади 
Брукер в Брюсселе я был свидетелем невероятного зрелища: разъяренная до 
истерики толпа набросилась на какогото молодого кюре и задрала его сутану, 
чтобы проверить, не упрятано ли под ней оружие. Я не присутствовал при 
аналогичных сценах с монахинями, но знаю о распространенных подозрениях, будто 
под их одеяниями тоже скрываются агенты «пятой колонны».
     Паника заразительна. Подобные настроения, передаваясь от одного к другому, 
охватили десятки тысяч бельгийцев, и очень многие из них устремились во Францию.
 Официальные коммюнике выходили с опозданием на одно сражение — иными словами, 
об уже захваченных городах говорилось как об еще свободных. Английские солдаты, 
которых я видел еще десять дней назад, ухитрились взорвать несколько мостов, 
переброшенных через малые каналы Брюсселя, полагая, будто таким образом можно 
задержать наступление вермахта. Но вместе с мостами взлетали на воздух 
близлежащие дома, что еще больше усиливало деморализованность населения: все 
уже поняли бессилие союзных армий, их неспособность спасти хоть чтонибудь.
     Пристальное наблюдение всего этого блицкрига позволяло мне сделать много 
ценных выводов, и я решил послать своему Директору точный и подробный отчет об 
увиденном. Для этого прежде всего надо было задействовать нашу рацию.
     Мы ее спрятали в Кнокке, на вилле, снятой нами специально с этой целью. 
Переброска рации в Брюссель в период, когда уже вовсю шли военные действия, 
представлялась крайне сложным делом. Однако поскольку город Кнокке еще не был 
оккупирован, то при условии известной расторопности мы еще имели шанс вывезти 
оттуда всю аппаратуру. Выполнение этой задачи я возложил на Аламо. Он же, не 
считаясь с потерей двух суток, прежде чем попасть в Кнокке, дал, как говорится, 
кругаля, точнее говоря, заехал в Остенде, где повидался со своей подружкой, 
госпожой Хоорикс, возглавлявшей наш тамошний филиал. Когда Аламо решил 
продолжить свой путь на Кнокке, было уже поздно.
     Поэтому Лео Гроссфогелю и мне пришлось начать эту операцию заново, с нуля. 
Мое и его воображение, наши общие способности чтото задумать и выполнить 
должны были слиться воедино, дабы избежать еще какойнибудь ловушки, 
расставленной судьбойзлодейкой. Прежде всего мы обратились к одному из 
работников болгарского консульства в Брюсселе, с которым поддерживали 
прекрасные отношения, хотя, разумеется, не посвящали его в свои тайны. Дипломат 
располагал автомобилем, а Болгария была союзницей Германии. Следовательно, он 
мог беспрепятственно разъезжать везде, где ему вздумается. Мы попросили его 
помочь нам забрать ценные вещи на вилле, так как боялись, что она будет 
ограблена. Он любезно согласился, и мы стартовали на Кнокке…
     Кнокке оказался совершенно безлюдным, а его дома подверглись пристрастной