оставшуюся жизнь… Но, знаете, невзирая на все, что произошло, я не перестала 
верить в коммунизм…
     До меня дошли и другие сведения о крестном пути палестинских коммунистов. 
В тюрьме лишилась рассудка Соня Рагинска — высокоинтеллигентная женщина, одна 
из лучших и деятельных членов нашей партии. Или взять судьбу Лещинского, члена 
Центрального Комитета Компартии Палестины, годами самоотверженно и очень умело 
приобщавшего молодых коммунистов к марксизму. Всякий раз, перед тем как отвести 
его к следователю, в его камеру вталкивали избитого, окровавленного и почти 
бездыханного заключенного, возвращавшегося с допроса. Это был один из способов 
запугивания перед допросом…
     — Итак, ты видел его, — орал следователь, — ты видел, в каком он 
состоянии? Хочешь, чтобы и с тобой позанимались таким манером?
     Эфраим Лещинский не выдержал этих страшных угроз. Он тоже сошел с ума. Он 
метался по камере, бился головой о стены и непрерывно повторял:
     — Так какое же еще имя я забыл! Какое еще имя я забыл! Все члены 
Центрального Комитета Компартии Палестины были ликвидированы, кроме Листа и 
Кноссова, которые не поехали в СССР. Впрочем, один выжил — Иосиф Бергер 
(Барсилай). Он выжил после двадцати одного года кочевья по ГУЛАГу. Из 200 — 300 
членов палестинского партийного актива спаслось лишь около двух десятков. 
Только в 1968 году, через двенадцать лет послеxx съезда КПСС, Компартия Израиля 
воздала должное партийным руководителям, убитым во время сталинских чисток.
     Репрессии обрушились и на еврейскую общину в целом, которая, как, впрочем, 
и все другие национальные меньшинства, подверглась истреблению. А ведь 
Октябрьская революция внесла глубокие изменения в жизнь евреев. В своей 
антисионистской пропаганде мы, коммунисты еврейского происхождения, 
подчеркивали уважение к национальным и культурным правам нашей общины в 
Советском Союзе. Мы просто гордились этим. Помню, что в 1932 году, когда я 
приехал в СССР, еврейское и другие национальные меньшинства еще пользовались 
некоторыми правами. В больших регионах, где обитало какоето еврейское 
меньшинство, обязательно расцветала его культурная жизнь. В ряде районов 
Украины и Крыма, которые я посетил, еврейский язык был на официальном положении.
 В Советском Союзе широко издавалась еврейская пресса:
     пять или шесть ежедневных газет, несколько еженедельников. Десятки 
еврейских писателей публиковали свои произведения в миллионах экземпляров, а во 
множестве университетов существовали кафедры еврейской литературы.
     Столь же ободряющими были мои наблюдения и в экономической сфере. В Крыму, 
например, отлично работали колхозы в районах с преобладающим еврейским 
населением. Учитывая близость курортов они наладили выращивание и продажу 
цитрусовых. Вместе с тем перед евреями широко открывались пути к ассимиляции, 
если, конечно, они к ней стремились. В таких крупных городах, как Москва, 
Ленинград, Минск, ничто не ограничивало деятельность евреев, развитие их жизни 
в соответствии с их чаяниями и желаниями. В социальной сфере они не знали 
никакой дискриминации, в университетах не было никакой «процентной нормы». В 
сравнении с обскурантистской политикой русских царей прогресс в этом смысле был 
весьма значителен и поражал наблюдателей. С 1935 года на евреев обрушились 
массовые репрессии. Начавшись в регионах с большой плотностью еврейского 
населения, они вскоре охватили всю страну…
     После окончания университета имени Мархлевского, где я учился на 
факультете журналистики, по решению ЦК ВКП (б) меня направили на работу в 
редакцию ежедневной еврейской газеты «Дер Эмес» («Правда»), бывшей по сути 
изданием «Правды» на языке идиш. В редакции сотрудничали известные еврейские 
писатели. Газетой руководил великолепный журналист — Моше Литваков.
     Ответственный за рубрику «Партийная жизнь», я часто писал статьи, в том 
числе и передовые. Както раз в коридоре меня остановил бухгалтер:
     — Вы еще долго будете мариновать свои деньги у меня? — спросил он.
     — Какие деньги? Я регулярно получаю жалованье.
     — Не о том речь. Я говорю о гонораре за ваши статьи! На другой день он 
вручил мне сумму, превосходящую мой оклад. Так получали все сотрудники. Мы были 
далеки от «заработка рабочего», за который ратовал Ленин.
     Раз в неделю в Центральном Комитете происходило совещание, на котором 
присутствовало по представителю от каждой московской газеты. Несколько раз мой 
главный редактор посылал туда меня. В 1935 году в ходе одного из таких 
совещаний Стецкий, руководивший Отделом печати ЦК партии, объявил, что должен 
ознакомить нас с важным сообщением.
     — Я должен доложить вам об одном личном заявлении товарища Сталина, — 
начал он. — Товарищ Сталин очень недоволен культом, который поддерживается 
вокруг его личности. Каждая статья начинается и оканчивается цитатой из него. 
Однако товарищ Сталин не любит этого. Больше того, он распорядился проверить 
полные славословий коллективные письма, подписанные десятками тысяч граждан и 
попадающие в редакции газет, и выяснил, что эти материалы пишутся по инициативе 
партийных органов, которые устанавливают для каждого предприятия, для каждого 
района своего рода норму. Я уполномочен вам сказать, продолжал Стецкйй, что 
товарищ Сталин не одобряет подобных методов и просит покончить с этим.
     Сообщение Стецкого произвело на меня большое впечатление, и, вернувшись в 
редакцию, я доложил о нем своему «главному». Тот улыбнулся и ответил:
     — Это на несколько недель — и не больше.
     — То есть как! Вы что же — не верите?..
     — Подождите, сами увидите…
     Спустя три недели я вновь представлял свою газету на очередном совещании у 
Стецкого, который доложил нам о новом решении руководства партии: