ежать…)

4. После каждого сеанса радиосвязи рация разбиралась, ее детали хранились 
отдельно.

5. Встречи с курьерами московского Центра проходили в условиях строжайшего 
соблюдения конспирации; подлинные фамилии при этом, например, никогда не 
употреблялись.

6. Каждый из разведчиков имел конспиративную кличку. В текстах радиограмм и при 
разговорах нельзя было называть даже подлинные имена.

7. Все географические наименования и названия источников информации также 
шифровались. Так, Владивосток в радиограммах именовался «Висбаден», Москва – 
«Мюнхен». То же правило действовало и для источников информации. «Марта», к 
примеру, означало «военный атташе Германии в Токио», «Паула» – «вице-адмирал 
Веннекер», «уайт боттл» – «военно-морской флот Германии», «грюн» – «Япония», 
«грин бокс» – японская армия, «Мак» – «Мацуока» и пр.

8. Все записки и документы, содержание которых могло вызвать подозрения, по 
использовании подлежали уничтожению.

Эти принципы, столь восхитившие американского генерала (одной из целей 
составления этой записки, кстати, было использование советского опыта в работе 
американских спецслужб, которые тогда находились в процессе становления) – так 
вот, эти принципы совсем не вызывали восхищения в Центре. Все это было нечто 
само собой разумеющееся, но в целом уровень конспирации группы «Рамзай» 
никакого восторга не вызывал.

Обычно кадровых разведчиков время от времени отправляли поработать в 
центральном аппарате, перемежая сидением в кабинетах Разведупра заграничные 
командировки. Это был совсем не отдых, а важная составляющая опыта разведчика. 
Иной взгляд на ту же работу, школа, точно так же необходимая, как и вторая 
ипостась той же деятельности – охота за чужими разведчиками, участие в играх и 
пр. Зорге всей этой школы не прошел. Он был в чистом виде разведчик, агент – и 
в этом была его слабость.

«Вот идут двое – корреспондент и разведчик, – говорит Борис Гудзь. – Им нужна 
информация. А потом их пути расходятся. Журналисту вполне достаточно добытых 
сведений для статьи. Разведчик же продолжает движение, ему нужна информация 
постоянно новая. Значит, требуется агентура, вербовка… И если человек, даже 
талантливейший, уровня Рамзая, на этапе перехода от журналиста к разведчику 
минует школу, в которой он должен усвоить законы контрразведки, то у него могут 
случаться некоторые заскоки, потери, ошибки… И мы старались как-то обогатить 
Рамзая столь необходимыми ему знаниями…

Корр. В чем же конкретно эти, как вы называете, „заскоки“ проявлялись?

– Он, к примеру, гонял по Токио на мотоцикле. Да там в 30-х движение было такое,
 как у нас сегодня в Москве. Можете себе представить, чтобы серьезнейший 
резидент с мощнейшей сетью – и на мотоцикле! Происходит авария, Зорге – без 
сознания, с ним – секретные материалы. Да он тогда чуть не попал в полицию с 
этими документами! Мы, естественно, мотоцикл строжайше запретили. Или передает 
в Москву по радио вот такие длиннющие телеграммы. Они скорее характера 
журналистского, а не разведывательного. Конечно, интереснейшие – в газету, 
лучше даже по размеру в журнал для публикации. Но мы же имели здесь все 
японские газеты, здесь у нас японисты сидели, их анализировали и все прекрасно 
понимали. Опасно было столько передавать: Зорге же знал, что в Токио есть 
радары, которые стараются уловить все переговоры. К счастью, здесь пронесло…»

Еще в Китае Рихард полюбил гонять на мотоцикле, причем с недозволенной 
скоростью и далеко не всегда в трезвом виде, и авария, о которой говорит Гудзь, 
была для него не первой. Но прежние были не слишком серьезными, а на этот раз 
разбился он сильно. Отправляясь на встречу с Одзаки, Рихард наехал на камень у 
обочины – имея при себе секретные документы. Попав в больницу, он первым делом 
вызвал Макса Клаузена – тут уже было не до консп