г в любую минуту 
подвергнуться проверке. К тому же кругом было полно японских военных. В этих 
условиях в течение всей поездки я не могла позволить себе даже ослабить повязки 
на моем теле: нельзя было вызвать ни малейших подозрений ни у кого – даже у 
англичанки из моей каюты. Неприятные ощущения от сдавливающих тело повязок 
становились со временем все сильнее. Бедра распухли, при каждом шаге я готова 
была кричать от боли.

После нескольких дней этого путешествия, наполненных тревогой и страданиями, 
когда до Шанхая оставалось уже совсем немного, из судовых громкоговорителей 
вдруг прогремело сообщение, сделанное поочередно на нескольких языках: „Всех 
пассажиров просят пройти в зеленый салон!“ Наш багаж японские таможенники 
незадолго до этого уже тщательно проверили прямо в каютах. Можно было, однако, 
не сомневаться, что в случае возникновения подозрений проверка проводилась 
повторно в отсутствие пассажира.

Пленки по-прежнему были со мной. Пришлось идти с ними на проверку. Вскоре в 
салоне собралось около двухсот пассажиров, и все двери его закрыли. Я 
чувствовала себя как мышь, угодившая в мышеловку. Удары сердца гулко отдавались 
в висках. Но именно сейчас важно было сохранить хладнокровие. Одна из дверей 
открылась, за ней виднелся проход, ведущий к леерному ограждению. Перед ней, 
образовав живой коридор, встали двенадцать полицейских – шесть мужчин и шесть 
женщин. Еще никогда мне не приходилось видеть такого унизительного досмотра. 
Мужчины-полицейские проверяли мужчин, женщины – женщин. Со скрупулезной 
тщательностью досматривалось все: от дамских сумочек и жилетных карманов до 
обуви, которую полицейские заставляли снимать. Японские полицейские ощупывали 
каждый шов на костюмах и юбках, простукивали подметки обуви и прикладывали 
подметки к уху, сгибая их – не раздастся ли подозрительное потрескивание. 
Женщины в полицейской форме ощупывали груди, бока и бедра пассажирок. Протесты 
какой-то увешанной драгоценностями англичанки были грубо оборваны ссылкой на 
законы военного времени.

Контроль, естественно, тянулся очень долго. Мне казалось, что меня поджаривают 
на медленном огне. Оставался единственный выход: в тот момент, когда настанет 
моя очередь, с разбегу прорваться сквозь заслон полицейских и броситься через 
леера в море! Попади я в лапы полиции – пыток не миновать; потом либо 
обезглавят самурайским мечом, либо повесят. Нежели труды Бранко, усилия всей 
нашей группы пропадут даром? Не теряя из виду дверь, я изо всех сил прижалась 
спиной к стене, чтобы как следует оттолкнуться… Моя очередь неотвратимо 
приближалась, но я не имела права ничем выдать волнения. Думаю, что тот, кому 
не доводилось пережить подобное, не может прочувствовать все это до конца!

Наконец, в салоне осталось только четверо пассажиров. И вдруг произошло 
невероятное: японцы внезапно прекратили досмотр. Вероятно, они не рассчитали 
время, так как пароход уже причаливал. Я чувствовала себя словно родившейся 
заново, со всей быстротой, на которую были способны подкашивающиеся ноги, 
побежала за моим багажом, на всякий случай взяла за руку ребенка, 
принадлежавшего англичанке с увесистыми чемоданами в руках, и как можно быстрее 
и незаметнее покинула японское судно, а затем и порт. Материалы я передала 
связному только на следующий день, поколесив предварительно в нескольких такси 
по городу, чтобы оторваться от возможного преследования и убедившись, что за 
связным тоже нет „хвоста“.

Вновь и вновь я спрашивала себя: неужели мне только повезло? Или „помог“ мой 
германский паспорт? А может, за мной уже следили? А что, если японская полиция 
рассчитывала с моей помощью напасть на след наших связных в Шанхае?.. Но 
времени на размышления не оставалось, так как вскоре предстояло отправиться 
назад в Токио и опять везти с собой немало сведений, письменные материалы из 
Центра, а также пачки денег, необходимых для финансирования нашей деятельности: 
последние, правда, были вне подозрений…»

В качестве курьера ездил и сам Зорге – он был курьером германского посольства, 
возил в Маньчжурию и Гонконг документы, а заодно прихватывал и свой груз. Но в 
конце 1939 года держать связь через Китай стало и опасно, и затруднительно. Там 
шла война, береговая полиция усилила слежку, на судах тоже все время 
проводились дотошнейшие проверки. Тогда он сообщил в Москву, что встречи надо 
проводить в Токио. Через некоторое время ему ответили: «Два билета с более 
высокими номерами для Фрица.[12 - Клаузен.] Один с меньшим номером для 
связного». Еще через какое-то время Макс нашел в почтовом ящике два билета в 
японский императорский театр – там они и обменялись пакетами с человеком из 
Москвы. Клаузен передал фотопленки и получил взамен пакет с деньгами. Связным 
был советский консул в Токио. На третью встречу пришел второй секретарь 
посольства В. С. Зайцев, который и стал постоянным связником группы. С 
Клаузеном он встречался в офисе компании, с Рихардом – с ресторанах.

Особо срочные и ценные сообщения отправлялись по радио. Поэтому в группе должны 
были быть шифровальщик и радист. Иногда резидент сам шифровал радиограммы 
(Зорге до приезда Макса тоже этим занимался), иногда это делал радист, а иной 
раз в группе был специальный шифровальщик. Что такое шифровка? В свое время 
американский генерал Уиллоуби, руководитель секретной служб