перации, то продумывали всю легенду до мельчайших 
подробностей… Карин и Артузов тоже считали, что «Рамзай» висит на волоске, и 
его разоблачение – лишь вопрос времени.

Можно спорить со старым чекистом, можно соглашаться. Однако едва ли засылку 
Зорге в Токио так, как она была произведена, можно назвать иначе, чем авантюрой.
 Да, Зорге был авантюрист, да и Берзин тоже не чеховский Беликов, но на сей раз 
все как-то уж слишком…

Это было трижды опасно. Япония – это не Китай, перекресток всех дорог и ярмарка 
авантюристов. Япония – закрытое общество, с очень развитой полицией и 
охваченное шпиономанией. Во-первых, Зорге мог попасть на крючок японской 
контрразведки еще в Шанхае. Во-вторых, немецкое посольство в Токио могло 
заинтересоваться его прошлым. Ладно, работу в компартии еще можно было списать 
на «ошибки молодости» – а на что спишешь работу в Европе по линии Коминтерна? А 
если удастся узнать, что он несколько лет прожил в СССР? Тем более, что его 
фотографии так свободно лежали у его жены в семейном альбоме… Наконец, и 
шанхайские немцы могли передать в Токио информацию об участии Зорге в 
коммунистической деятельности уже в Китае.

Один из начальников японского отдела М. И. Сироткин в своей докладной записке 
«Опыт организации и деятельности резидентуры „Рамзая“» пишет: «К сожалению, в 
освещении плана организации резидентуры для нас остается весьма существенный 
пробел… Этот пробел заключается в следующем: нигде, ни в одном документе не 
зафиксировано, какие установки и указания получил „Рамзай“ при инструктировании 
и обсуждении плана работы – по вопросу о парировании „Шанхайской угрозы“, какая 
была разработана легенда для объяснения прежней деятельности „Рамзая“ в Шанхае 
– на случай, если токийские немцы получат какие-то сообщения из Шанхая. Трудно 
допустить, чтобы этот вопрос, определявший основной риск использования „Рамзая“ 
в Японии, остался вне поля зрения „Рамзая“ и руководства Центра. Если даже 
допустить, что в силу какой-то небрежности этот вопрос не обсуждался, то трудно 
поверить, чтобы сам „Рамзай“, многократно напоминавший Центру об „угрозе из 
Шанхая“, не продумал заранее для себя легенды и тактики поведения на случай, 
если из Шанхая в Токио „долетят кое-какие брызги грязи“».

Все же странно, что Зорге практически сразу после отзыва из Китая под угрозой 
провала снова отправили в тот же регион, в страну, связанную с Китаем тысячью 
нитей, причем под тем же именем и с той же легендой. Нет, это было в практике 
Развеупра, когда разведчика, провалившегося в одном месте, посылали в другое – 
тот же Улановский побывал после Китая еще в Германии, США и Дании. Но не так же 
откровенно! По некоторым данным, после проведенной Разведупром проверки 
оказалось, что угроза разоблачения была мнимая, но все равно как-то странно. 
Впечатление какое-то… несерьезное, что ли. Такое, словно его посылали в Японию 
во многом «на авось».

Правда – в советских и немецких источниках этого не пишут, но у Зорге в 
«Тюремных записках» это есть – он сам стремился как можно скорее снова покинуть 
Союз, даже несмотря на то, что только-только женился. Должно быть, советская 
жизнь пришлась этому любителю приключений сильно не по душе, как не по душе она 
была многим приехавшим в СССР с Запада. Более того, похоже, что и в этом случае 
инициатива принадлежала самому Рихарду.

Айна Куусинен вспоминала позднее о том, что ей рассказывал Нииро Виртанен, 
такой же, как и она сама, нелегал Разведупра. В 1935 году в Москве Нииро 
встретился с Рихардом, они посидели вместе вечерок. «Зорге, как всегда, много 
пил и рассказывал о себе с большой откровенностью, – пишет А. Куусинен. – Ему 
было уже невмоготу шпионить на русских, но он не знал – как вырваться, как 
начать новую жизнь. Он чувствовал, что в СССР ему быть опасно, а вернувшись в 
Германию, он рискует быть арестованным гестапо. Все его маневры меж двух огней 
могли окончиться крахом, и не оставалось никакого другого пути, кроме как 
вернуться в Японию». Остается добавить, что, вернувшись в Германию, Рихарду 
пришлось бы как-то строить свои отношения с господствующей там идеологией – а 
это было бы еще менее приятно, чем идеологические разборки в СССР, здесь, 
все-таки, свои разбирались…

Сам он пишет: «…Мое желание не задерживаться более в Москве не принималось во 
внимание… Даже когда я полушутя спросил, не найдется ли для меня какая-нибудь 
работенка в Японии, Берзин ничего не ответил мне. Однако через несколько недель 
он сам с воодушевлением поднял эту тему». Это внезапное согласие через 
несколько недель тоже наводит на размышления. Не иначе, как он посоветовался – 
но с кем?

Может быть, на этот вопрос легче будет ответить, если посмотреть, какие перед 
Зорге были поставлены задачи. В «Тюремных записках» он очень четко расписывает 
их «по полочкам» – может быть, не в том порядке, в каком они были поставлены, 
но явно в том, в каком он их сам располагал.

1. Следить за политикой Японии по отношению к СССР после Маньчжурского 
инцидента, тщательно изучать вопрос о том, планирует ли Япония нападение на 
СССР. «В течение многих л