к eё личной жизни. Скоро я узнал, что у нeё были какието дела с одним из двух 
немецких дезертиров, интернированных в Анкаре, – людей, которых я назвал Гансом 
и Фрицем. Теперь я не помню, который из них это был.
     Всевозможные сплетни составляют неприятную, но неизбежную часть жизни 
небольшой группы людей, находящихся за границей. Я всегда ненавидел сплетни и 
старался не слушать их. Личная жизнь моего секретаря, казалось мне, была eё 
делом и меня абсолютно не касалась. Осмелюсь утверждать, что теоретически я был 
прав. Будь я, к примеру, обычным дельцом, эта точка зрения не причинила бы мне 
никакого вреда. Но мне следовало бы помнить, что в сейфах обычных дельцов не 
часто хранятся документы, подобные тем, которые передавал нам Цицерон. Да, 
легко рассуждать об этом уже после того, как все произошло.
     Спустя некоторое время Элизабет переехала из дома моих друзей на квартиру, 
которую она сама сняла в одном из многочисленных домов, сдающихся в наем. И 
опять, если бы я был немного более любопытным, я мог бы вовремя узнать, что 
комнаты, находившиеся над квартирой Элизабет, занимал один из служащих 
английского посольства.
     Маленький камешек, падая, может вызвать обвал. Элизабет предстояло сыграть 
решающую роль в операции «Цицерон», роль, которая, с нашей точки зрения, 
оказалась губительной. Пожалуй, она никогда не была бы замешана в это дело и, 
во всяком случае, не сыграла бы такой крупной роли, если бы не возненавидела 
меня. Оглядываясь на все это теперь, я отчетливо представляю себе случай, 
который, очевидно, и заставил Элизабет возненавидеть меня. В тот момент и был 
стронут маленький камешек. Хотя она и была существом нервным, случай этот 
кажется мне слишком уж незначительным.
     Однажды у меня в кабинете Элизабет писала под мою диктовку, причем сидела, 
закинув ногу на ногу, так что совсем открылись eё красивые ноги. Откровенно 
говоря, это раздражало меня, нарушая ход моих мыслей и мешая диктовать. Прошло 
несколько минут. Наконец, проходя мимо нее, я остановился и, сделав какоето 
шутливое замечание, слегка одернул eё юбку. Элизабет страшно покраснела. Она  
ничего не сказала, но в тот же момент я понял, как она возненавидела меня.
     
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
     
     Ключи, сделанные в Берлине, прекрасно подходили к сейфу английского посла. 
Цицерон сказал мне, что теперь он может большую часть своей работы проделывать 
в отсутствие патрона. Зная это, всякий раз, когда я видел на улицах Анкары 
заметный темноголубой «Роллсройс», я думал: «Чтото делает сейчас наш 
Цицерон?»
     Он доставал много материала, но никогда больше не достигал таких 
результатов, как в декабре. Не помогали и ключи. На это имелась важная причина. 
Теперь Цицерону приходилось действовать в английском посольстве в гораздо более 
трудных условиях, чем прежде.
     Он,  конечно, ничего не знал о разговоре фон Папена. с Нуманом 
Менеменджоглу и о последовавшей затем беседе турецкого министра иностранных дел 
с сэром НэтчбулломХыогессеном. Не мог он также иметь сведений относительно 
бурной реакции Уайтхолла на эту беседу. Но зато он видел практические 
результаты – англичане немедленно усилили меры по сохранению секретности.
     В середине января, как сказал мне Цицерон, в английское посольство из 
Лондона начали прибывать различные люди, очевидно, с секретными поручениями. Я 
не сомневался, что они должны были проверить, как хранятся секретные документы. 
Повидимому, английские власти подозревали, что утечка была гдето внутри 
посольства. Каждый сейф теперь снабдили специальными приборами, вызывающими 
тревогу. при прикосновении к сейфам. За запертыми дверями и занавешенными 
окнами английского посольства усиленно шла какаято в высшей степени секретная 
работа.
     Для Цицерона это было крайне опасно. Будь он умнее, он удовлетворился бы 
тем, что уже сделал, и немедленно прекратил бы всю 'эту  работу. Тогда Цицерон 
eщё мог выйти сухим из воды. Он получил от меня уже свыше двухсот тысяч фунтов 
стерлингов – сумма, вполне достаточная для того, чтобы прожить остаток своей 
жизни в роскоши, о которой он так мечтал.
     Но не таков был Цицерон. Мне кажется, с его стороны это была не столько 
жадность (хотя, конечно, пачки банкнот по десять тысяч фунтов стерлингов в 
обмен на несколько фотографий очень его привлекали), сколько чувство власти, 
которым он упивался. Впрочем, несомненно, деньги тоже играли не последнюю роль.
     Очень важной датой в операции «Цицерон» было 14 января 1944 года. В этот 
день всякие сомнения в подлинности документов, которые мог eщё испытывать 
Берлин, были раз и навсегда рассеяны самым ужасным образом. Выполняя работу, 
подобную моей, человек склонен забывать, что на карту поставлена жизнь «многих 
людей. 14 января против моей воли мне об этом напомнили.
     Среди документов, полученных от Цицерона в декабре, были копии протоколов 
о переговорах военных представителей на Тегеранской конференции. Там было 
решено начать усиленные бомбардировки столиц балканских стран – союзников 
Германии – Венгрии, Румынии и Болгарии. Первой в списке стояла София, налет на 
которую должен был произойти 14 января. Благодаря Цицерону, Берлин и германские 
власти в Софии знали о налете eщё за две недели до дня бомбардировки.
     Берлин сообщил мне, что если этот налет произойдет, будет окончательно 
доказана достоверность документов Цицерона. Риббентропа и Кальтенбруннера могла 
убедить лишь гибель тысяч ни в чем неповинных людей. В этот день мое состояние 
было ужасным: зная, что должно случиться, я не мог предотвратить этого. Уж ято 
не сомневался, что документы Цицерона говорили правду и налет обязательно