Бернарда), их грандиозные готические строения, от великолепия коих замирает дух.

     Совершенно восхитительны ворота Аушрос (в переводе с местного наречия – 
ворота Зари). Их фасад украшен грифонами. В верхней части ворот 
монахикармелиты соорудили часовню.
     Был в костеле святой Терезы и монастыре кармелитов, в костеле святой Анны, 
в костеле Святого Духа и доминиканском монастыре, несколько лет назад 
превращенном в тюрьму – туда сажают всех недовольных императорским режимом, 
патриотов, ратующих за независимость Литвы.
     Забрел в кафедральный костел (говорят, на его месте прежде стоял храм 
языческого бога Перкунаса), гулял около арсенала и размышлял, предавался 
некоторым воспоминаниям, думал о том, как все тут у меня сложится, высчитывал, 
в какую же сторону качнется в ближайшее время моя карьера – вверх или вниз, 
однако ни к какому определенному выводу до сих пор так и не склонился.
     Чувствую пока во всем полную неопределенность, но рассчитываю на лучшее, 
на то, что наконецто удастся мне выхватить козырную карту, хотя отличнейшим 
образом понимаю, что врагов, среди коих есть и сильные мира сего, у меня 
множество и что одолеть их не такто будет просто.
     Однако настроен я на победу, а не на поражение. Тем не менее любое решение 
судьбы, каким бы оно ни было для меня, приму спокойно: не умру от неудачи и не 
погибну от счастья. И при этом сдаваться и опускать руки при всех 
обстоятельствах ни в коей мере не собираюсь.
     А пока еще раз поразмыслю и попробую представить, чего же всетаки сейчас 
мне можно ожидать?!
     Прекрасно помню, как осьмнадцатого марта сего года меня призвал к себе 
государь Александр Павлович (за день до этого его величество за симпатии к 
Бонапарту отправил в ссылку своего государственного секретаря – Михайлу 
Михайловича Сперанского; операцией сей руководил я, но об этом какнибудь 
после).
     Приватная встреча наша происходила не в первый раз, но тут беседа между 
нами была совершенно особого свойства. Вообще она явилась полною неожиданностью 
для меня. Признаюсь, я даже был обескуражен ее характером и самим ее тоном, 
хотя и понимал, что после отставки и ареста Сперанского, учитывая мою роль в 
этом деле, меня ожидают несомненные перемены. И всетаки я был изумлен 
состоявшейся беседой, и вот почему.
     Обычно государь, призывая меня, расспрашивает или же дает поручения, но в 
тот сырой и мрачный петербургский мартовский день все было совершенно иначе.
     Как только я вошел, Александр Павлович без обиняков сказал, что, видимо, 
мне скоро предстоит расстаться с Особой канцелярией при министерстве полиции, 
которой я заведовал тогда.
     Заметив мой недоумевающий взгляд, государь сразу же пояснил:
     – Послушай, Санглен, наверное, ты догадываешься, что близится война с 
Бонапартом и я намерен прикомандировать тебя к Первой Западной армии, к 
главнокомандующему оной генералу от инфантерии графу Михаилу Богдановичу 
БарклаюдеТолли (с 1815 года получил княжеское достоинство; с 1815 года 
произведен в генералфельдмаршалы, – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена ). 
Не согласился бы ты возглавить при нем высшую воинскую полицию?! Полагаю, что 
это сейчас поважнее будет Особой канцелярии при министерстве Балашова! Нынче 
надо не разбойников ловить, а шпионов искать.
     Я, не раздумывая, согласился.
     Вопервых, предложениями государя я не привык разбрасываться, и, кроме 
того, Александр Дмитрич Балашов уже некоторое время тому назад стал мне 
совершенно в тягость, как и я ему, впрочем: както постепенно мы опротивели 
друг другу, и сильно опротивели.
     Все дело в том, что министр Балашов слишком стал ревновать ко все более 
возраставшему вниманию государя ко мне. Вообще как будто между нами пробежала 
черная кошка. Работать вместе нам становилось все сложнее, даже просто 
невмоготу. И вот еще по какой причине Балашов был мне неприятен. Министр, 
несмотря на то что был взращен в военном мундире, имеет в себе многое из самого 
низкого подьяческого типа. Постыдное его лихоимство знает вся Россия. Он брал и 
берет немилосердно, где только можно; брал и как оберполицмейстер, и как 
петербургский военный губернатор, и даже как министр полиции.
     Император Александр Павлович нисколько не удивился тому, что я сразу же 
согласился (он прекрасно был осведомлен об отношении ко мне Балашова).
     Государь понимающе улыбнулся и многозначительно добавил, при этом 
внимательно, даже пронзительно оглядывая меня:
     – Но только имей в виду, Санглен, что прежде чем возглавить высшую 
воинскую полицию, тебе придется ее сначала создать, ибо пока она существует 
лишь в моем плане, лишь на бумаге. Но бумага уже есть, и ты ее получишь одним 
из первых. И немедленно. Не мне тебя учить, но не забывай только, что это 
секретные документы.
     Прощаясь, государь император вручил мне два секретных указа (они были 
подписаны им еще 27 января сего года): «Образование высшей воинской полиции» и 
«Инструкция директору высшей воинской полиции». И сказал:
     – Ознакомишься на досуге. Но читай внимательно – листочки сии, надо думать,
 тебе еще сгодятся. Потом обсудим с тобой все. Будет что непонятно, спрашивай. 
Захочется дополнить, тоже говори.
     Такая вот была встреча, озадачившая меня, но надо признать – приятно 
озадачившая.
     Придя домой, в свою петербургскую квартирку, я тут же ознакомился с обоими