перевозили людей. По бокам пирса были потоплены две 
шхуны. Для швартовки оставался свободным только 
торцевой конец пирса. Все стремились туда, как к по­
следней надежде на спасение. 
С пирса было видно, что в морской воде находится 
большое число трупов, почему-то они были в вертикаль­
ном положении. Кто был в шинели, а кто в ватнике. Это 
были убитые или утонувшие наши люди. Была неболь­
шая волна, и создавалось впечатление, что они как бы 
маршируют. Страшная картина. Многих она толкала на 
безрассудные поступки и отчаянные действия. 
Напиравшую на пирс дикую неуправляемую толпу 
приходилось сдерживать силами нескольких человек. 
На подходившие шхуны мы помещали только ране­
ных. Были случаи, когда под видом раненых пытались 
пробиться и здоровые. Некоторых из них приходилось 
сдерживать оружием. Суровая мера, но иного выхода не 
было. 
Был, например, случай, когда четверо здоровых 
солдат-грузин несли над головами носилки и кричали: 
— Пропустите! Пропустите! Мы несем раненого пол­
ковника — командира дивизии! 
Действительно, на носилках лежал офицер, с четырь­
мя шпалами на петлицах и перевязанной головой. По 
его внимательному, настороженному взгляду у меня 
возникло сомнение — а действительно ли этот человек 
ранен? 
Я приказал положить носилки на пирс и развязать 
бинт. Никакого ранения не оказалось. Я был в ярости. 
Вид у меня, наверное, был страшный: на голове каска, 
несколько дней не бритый, не спавший и не евший. Силы 
я поддерживал тогда с помощью фляги, наполненной 
смесью морской воды, сахара и спирта. 
Периодически я делал из фляги 2—3 глотка. 
Все мы на этой узкой полоске берега находились 
между жизнью и смертью. В любой момент каждый из 
106 «* Керченская трагедия 
нас, живых, мог оказаться среди тех, кто был виден в 
воде. Тем большее возмущение среди тех, кто находил­
ся около пирса и видел картину происходящего, вызвал 
шкурный, трусливый поступок этого «офицера». Воен­
нослужащие яростными криками требовали от меня рас­
стрела полковника, в противном случае грозили распра­
виться со мной. При таких обстоятельствах я, как опер­
работник, имевший право расстрела при определенных 
экстремальных условиях, поставил полковника на край 
пирса, левой рукой взял его за грудь, а правой достал 
.пистолет. И тут я увидел, что полковник мгновенно по­
седел. У меня что-то дрогнуло в душе. Я сказал ему, что 
выстрелю, но выстрелю мимо, а он пусть падает в воду, 
словно убитый, и там выбирается как может. Дальней­
шей его судьбы я не знаю. 
Переправа продолжалась три-четыре дня. Катера 
и шхуны подходили нерегулярно. Иногда их не было по 
5—6 часов. Все это усиливало напряженность в боль­
шой массе скопившихся военнослужащих и желание во 
что бы то ни стало сесть на вновь подходящее судно. 
21 мая все было кончено. Противник вновь подошел 
близко к кромке берега. Ну, думаю, пора стреляться, луч­
ше на пирсе. Под Керчью остались в плену сотни тысяч 
военнослужащих. Мне самому совершенно случайно 
удалось уйти с последней, неожиданно подошедшей 
шхуной, и застрелиться я не успел. Пожилой капитан, он 
же моторист шхуны, знал меня лично — три или четыре 
раза он приходил за ранеными. 
— Молодой человек, — печально и спокойно сказал 
он мне. — Это последняя шхуна. Больше не будет. 
Я с трудом сел в шхуну, через несколько секунд 
противник открыл по нам прицельный пулеметно-
винтовочный огонь, несколько человек было убито. 
Мне удалось заползти за какой-то судовой ящик и 
тем самым спастись. Полузатопленная, с большим кре­
ном на борт, шхуна дошла все же до песчаной косы Чуш-
107 
"Ч Л. Г. Иванов «» » 
ки. До сих пор жалею, что не запомнил фамилию того 
героического капитана, спасшего жизни сотен военнос­
лужащих, и в их числе мою. 
В районе Керчи в тот же период находился Петр 
Иванович Ивашутин, впоследствии Герой Советского