номером 908, датированная 6 октября 1927 года. В ней военному атташе, 
возглавлявшему
резидентуру, находившуюся в Советском Союзе, предписывалось заняться изучением
организаций, обществ и отдельных лиц, которых можно было бы использовать для
получения разведывательной информации, проведения антисоветской пропаганды и
подрывной деятельности, и давались практические указания по организации 
подрывной
работы в СССР. Документ был подписан помощником начальника генштаба и будущим
подсудимым Токийского трибунала Дзиро Минами. Если учесть дату его составления, 
станет
ясно, что в то время японские разведчики предусматривали возможность 
использования для
шпионажа и подрывной деятельности в Советском Союзе троцкистких организаций.
Этот документ, будучи официальным, естественно, привлек к себе внимание 
обвинения
на Токийском процессе. При допросе на вопрос обвинителя: «Не было ли обычной
практикой инструктировать военных атташе, что они должны заниматься шпионажем и
подрывной деятельностью?», подсудимый Минами, подписавший эту инструкцию, 
ответил:
«Такими глупыми делами я никогда не занимался». Когда же он был уличен 
фотокопией
документа, то ему ничего не оставалось, как признать, что в действительности он 
очень даже
занимался этими «глупыми делами», и добавить: «Я думаю, что было послано много 
таких
писем».
В соответствии с положениями доклада майора Масатанэ разведывательный отдел
генштаба начал практическую разработку мероприятий подрывной и диверсионной
деятельности против СССР, стремясь, как это и было предусмотрено в докладе,
распространить сферу применения этих мероприятий на весь мир. В инспекционную 
поездку
по американскому и европейскому континентам отправился начальник 
разведывательного
отдела генштаба генерал-лейтенант Иванэ Мацуи, занявший в 1946 году, так же как 
и
Минами, место на скамье подсудимых Токийского трибунала.
В апреле 1929 года Мацуи, разумеется под другим именем и с другими документами,
прибыл в столицу Веймарской Республики. После его приезда японский военный 
атташе в
Германии развил бурную деятельность. В европейские столицы полетели шифрованные
телеграммы: японские военные атташе в Европе созывались на чрезвычайно важное
совещание. Вскоре японские разведчики, снабженные дипломатическими паспортами и
пользующиеся дипломатической неприкосновенностью, приехали в Берлин из
Великобритании, Франции, Польши, Австрии, Италии, Советского Союза и даже 
Турции.
Мацуи выступил на совещании с обстоятельным докладом о расширении шпионской и
подрывной деятельности против Советского Союза. После этого на совещании 
обсуждались
вопросы о способах, методах и организации диверсий, которые должны будут 
проводиться
из европейских государств во время войны с Советским Союзом. Большое внимание 
было
уделено положению русских белоэмигрантов в Европе с учетом их возможного
использования в будущем. Обсуждался и вопрос об агентурно-разведывательной 
работе
против СССР, проводимой японскими военными атташе в Европе. В целом на 
совещании
разрабатывалась долговременная, рассчитанная на многие годы стратегия шпионажа,
диверсий и террора против Советского Союза.
Может быть, и само совещание в японском посольстве в Берлине, и фамилии его
участников так навсегда и остались бы одной из сокровенных тайн японской 
разведки, но
некоторые из присутствующих делали по ходу совещания заметки. Записи одного из
участников совещания удалось сфотографировать советскому агенту, и пленка 
попала в
Москву. Поэтому в 1946 году, когда на Токийском процессе началось представление
документов по советской фазе обвинения, фотокопии заметок, сделанных в Берлине 
в 1929
году, были приобщены к делу. Генерал Мацуи, как профессиональный разведчик, 
конечно,
отлично помнил и совещание, которое он провел 17 лет тому назад, и те вопросы, 
которые на
нем обсуждались. Но он хорошо помнил и то, что разоблачение на суде его роли 
как одного
из организаторов подрывной деятельности против Советского Союза может только
ухудшить его положение на скамье подсудимых. Поэтому при первом же упоминании о
совещании во время допроса его начала «подводить» память, хотя после 
представления
неопровержимых доказательств ему ничего не оставалось, как во всем сознаться. 
Вот