Хотя в те годы с севера Стране восходящего солнца никто не угрожал, война с
Советским Союзом представлялась в этом документе неизбежной: «Продвижение нашей
страны в ближайшем будущем в район Северной Маньчжурии приведет к неминуемому
конфликту с Красной Россией. В этом случае нам вновь придется сыграть ту же 
роль, какую
мы играли в русско-японской войне… В программу нашего национального развития 
входит,
по-видимому, необходимость вновь скрестить мечи с Россией…»
Под меморандумом стояла дата – 7 июля 1927 года. 25 июля он был представлен
императору Хирохито. Ознакомившись с планом завоевания мирового господства,
император одобрил документ. Генеральный штаб в Токио и штаб Квантунской армии в 
Порт-
Артуре, получив меморандум, взяли его положения за основу при разработке планов
будущей войны.
Автор меморандума, будучи премьер-министром и одновременно министром
иностранных дел, должен был тщательно скрывать свои мысли и планы при общении с
иностранными дипломатами, аккредитованными в столице империи. И особенно при
встречах с советскими дипломатами. Нужно было играть в миролюбие и выдавать 
черное за
белое. Одна из таких встреч состоялась 8 марта 1928 года, через семь с 
половиной месяцев
после вручения меморандума императору. Газеты тех лет не сообщали ни о 
содержании
беседы полпреда СССР в Японии А. А. Трояновского с Гиити Танака, ни о самом 
факте
встречи. Запись беседы была отправлена полпредом в Москву, и только в 1966 году,
 когда
МИД СССР выпустил очередной том документов внешней политики, этот документ,
прекрасно характеризующий японского премьер-министра, стал достоянием историков.

Инициатива встречи принадлежала советскому полпреду. Танака согласился на нее,
изъявив желание прийти в советское полпредство, как он выразился, «запросто, 
пешком,
дабы слишком частыми разговорами не вызвать ревность со стороны послов других
государств и не создать почву для излишних разговоров». Так он и сделал, придя 
на встречу
только в сопровождении переводчика. В полпредстве был накрыт стол, и 
премьер-министра
угощали по русскому обычаю блинами с икрой. Трояновский свободно владел 
французским
языком, и переводчик переводил беседу с французского на японский. Беседовали 
два часа.
– Я хотел бы иметь с господином послом неофициальный, совершенно частный и
совершенно откровенный разговор, – начал беседу Танака. – Я бы просил его 
говорить мне
все, что он думает по поводу русско-японских отношений, как приятное, так и 
неприятное,
начистоту, не как дипломат с дипломатом, а как частное лицо, желающее устранить 
все
недоразумения и создать почву для укрепления дружбы между Японией и СССР. Я, не
будучи дипломатом по профессии, предпочитаю такие разговоры, полагая, что они 
больше
способствуют сближению, чем переговоры, связанные с разного рода формальностями.
 И
вообще мне, как человеку военному, весьма тяжелы разного рода протокольные дела.

– Я буду говорить совершенно откровенно, – ответил советский полпред, – следуя
предложению господина премьер-министра, и прошу его не обижаться, если 
действительно
кое-что из сказанного мною будет ему не совсем приятно. У нас в СССР еще не 
вполне
изгладился неприятный осадок от недавнего прошлого и в настоящее время имеются 
кое-
какие опасения… Кое-какие отдельные заявления, имевшие место здесь, в Токио, 
кое-какие
намеки… все это дает повод для недоразумений, создает почву для разного рода
предположений и затрудняет благоприятное решение целого ряда конкретных 
вопросов тем,
что заставляет думать о каких-то широких планах Японии в отношении нашего 
Дальнего
Востока.
Отставной генерал явно переигрывал, изображая простого солдата, чуждого
дипломатических церемоний. Откровенности и искренности в его словах не было, 
конечно, и
в помине. Трояновский, естественно, не обольщался на этот счет. В то время 
меморандум
еще не был ему известен, но общая тенденция японской политики по отношению к
советскому Дальнему Востоку была для него ясна. Танака почувствовал это и 
пытался
вернуть беседу в спокойное русло пустых, ничего не значащих заверений.