висит подготовленность командования к операциям врага.
 Сбор точных, надежных сведений о передвижении войск противника – трудное дело, 
связанное с риском для жизни многих людей.

Вот почему командование отряда давно вынашивало мысль – нащупать пути к прямому,
 не основанному только на внешнем наблюдении получению сведений о работе 
Здолбуновского железнодорожного узла. Доступ к прямой информации снимал еще 
несколько проблем, с которыми ранее приходилось сталкиваться штабу.

Разведчики имели возможность довольно детально ознакомиться с содержимым почти 
любого эшелона, составленного из крытых вагонов, но при одном условии: если он 
хоть на несколько минут задерживался в Здолбунове – скажем, заправиться водой. 
Но в описываемую пору очень много составов миновало станцию без остановки и, 
следовательно, без досмотра.

Далее сведения о вражеских передвижениях поступали в отряд не только от 
здолбуновской группы, но и из других источников. Отчасти это помогало взаимно 
проверять многие разрозненные данные, но отчасти и мешало. Порой было трудно 
разобраться, читая донесения нескольких разведчиков, сообщают ли они о разных 
эшелонах или об одном и том же, зафиксированном разными людьми в разных местах 
и в разное время.

Наконец, иногда очень тяжело приходилось Кузнецову и другим разведчикам, когда 
они должны были взвешивать, насколько достоверны те или иные данные, полученные 
ими порой случайно, насколько они могут быть уверены, что их не вводит в 
заблуждение тот или иной знакомый гитлеровец. И причем не обязательно даже с 
провокационной целью, а, скажем, из-за обычного пьяного бахвальства?

Сводка, доставленная Ивановым – а она была лишь первой ласточкой, – снимала во 
многом и все эти проблемы. Но как же все-таки попала сводка в руки Иванова?

…Однажды Ниверчук сказал Авраамию, что хочет познакомить его с хорошим 
человеком, который, по его мнению, может принести большую пользу советскому 
командованию и давно ищет связи с подпольщиками. Красноголовец разрешил Иванову 
выйти на встречу.

Ниверчук встретил Иванова приветливо. Работа для организации словно подменила, 
выпрямила этого человека. Его лицо разгладилось, оно дышало теперь душевным 
спокойствием, уверенностью, вновь обретенным чувством собственного достоинства. 
Здесь, дома, в нем, казалось, не было ничего общего с хмурым и вечно 
насупленным секретарем, которого привыкли видеть служащие и посетители 
городской управы.

Павел Васильевич провел Иванова в заднюю комнату и предложил присесть.

Минут через пятнадцать стукнула щеколда калитки, а затем в комнату вошли двое. 
Одного из них Авраамий уже знал – Владимир Секач из гебитскомиссариата, что 
выправил ему документы. Второй был… высокий ладный немец с нашивками 
фельдфебеля. Авраамий инстинктивно сунул руку в карман за оружием. Это 
невольное движение не ускользнуло от фельдфебеля. Он засмеялся и замахал обеими 
руками.

– Не беспокойтесь, пан, я пришел в этот дом не как враг, а как друг!

Тут Авраамий удивился еще больше: немец говорил с ним по-чешски.

Между тем фельдфебель продолжал:

– Я понимаю, пан, что вас смущает моя форма. Ну так я могу ее с удовольствием 
снять.

И он повесил свой мундир на спинку стула.

Все четверо сели вокруг стола. Фельдфебель уже не улыбался. Был серьезен и 
сдержан: понимал значимость момента.

– Я догадываюсь, – сказал он, обращаясь к Иванову, – что вы, пан, есть 
представитель советских партизан и хотите знать, кто я есть. Прежде всего об 
имени. Называйте меня Йозеф. Я рискую не только собой, встречаясь с вами, но и 
своей семьей. Понимаете?

И фельдфебель рассказал Авраамию Иванову свою историю.

Он родился в Судетах. Его отец был немец, а мать чешка. С детства Йозеф 
одинаково владел обоими языками и одинаково любил и народ отца, и народ матери. 
Потом, когда Йозеф уже был юношей, в Судетах появились штурмовые отряды из 
местных немцев. Их организовал главарь судетских фашистов Генлейн. Йозеф тоже 
записался: он наивно поверил речам генлейновцев, уверявших, что их цель – 
способствовать сближению германского и чехословацкого народов.

– Я хотел, – говорил Йозеф, – чтобы все чехи и немцы жили в такой же дружбе и 
любви, как в моей семье.

Потом был Мюнхен. Гитлер захватил Чехословакию. И Йозеф увидел, что означало на 
деле то сближение, о котором так красиво твердили нацисты. Он понял, что его 
обманули, и за п