ный „организацией“, и что для этого необходима 
еще одна рация, свою я использую для связи с ними из мест, где буду находиться. 
Немцы с агентами прислали рацию — и на ней стал держать связь другой наш 
товарищ».
 Через некоторое время я сообщил немцам, согласно плану операции, что в 
Белоруссии, где я нахожусь, недалеко от линии фронта находится группировка 
немцев и полицаев под командованием подполковника Шерхорна, которая пробивается 
на соединение с немецкой армией. Мне, мол, удалось с ними связаться. Эта 
группировка нуждается в радистах и рациях, деньгах, продуктах и в медпомощи. 
Немцы стати помогать этой группировке (как мне потом рассказали), сбрасывая 
грузовые парашюты со всем тем, что требовалось, а также посылали радистов и 
врачей. Операция дала свои результаты — оказалась полезной для военной разведки 
Белорусского фронта. В декабре перед Рождеством я принял от немцев радиограмму, 
в которой сообщалось, что Гитлер произвел Шерхорна в полковники, а меня 
наградил Железным крестом «С мечами» за храбрость. После этого долгое время я 
находился в Белоруссии, откуда из Березино держал связь с немцами.
 Последний год войны я находился во Львове, откуда продолжал связь по радио с 
немцами почти до капитуляции Германии. Окончилась эта связь примерно в апреле 
1945 года».
 «Не изменять чести и совести». Это не слова, а сущность человека. Это было 
девизом моего отца и мужа.
  Воспоминание Зои Зарубиной о своем отчиме Н. Эйтингоне: 
 Почему мой отчим — Эйтингон? Он всю взрослую жизнь носил фамилию Наумов. Но 
когда началась война, Берия сказал: «Какой он Наумов? Он Эйтингон, и пусть 
носит эту фамилию». Поэтому по документам он Эйтингон. К чести этого человека 
надо заметить, что я в какой-то момент своей жизни спросила, можно ли называть 
его отцом. Он сказал: «Нет, не надо. У тебя есть папа, очень уважаемый человек. 
И я буду любить тебя не меньше, если ты будешь называть меня дядя Леонид».
 Леонид Эйтингон родился 9 декабря 1899 года в Могилеве. Отец его рано умер от 
язвы желудка. В семье, кроме него, было две сестры и брат. Он старший. По-моему,
 был эсером. Я говорю «по-моему», потому что точно не знаю. Когда Феликс 
Эдмундович Дзержинский бежал из очередной ссылки, он встретил Эйтингона. 
Молодой человек ему очень понравился. Когда он приехал в Москву, получил 
комнату на улице Кирова, туда перевез свою маму и сестру. Это была 
замечательная семья, преданная идеалам революции. Младший брат стал довольно 
известным ученым —химиком, сестра Соня — прекрасным врачом-терапевтом, работала 
главным врачом в поликлинике автозавода. Иван Алексеевич Лихачев очень хорошо 
отзывался о ней. Она так и прожила всю жизнь в этой комнате на улице Кирова. 
Еще одна сестра — Серафима — была инженером.
 Все они были интеллигентными людьми, жили очень скромно. Я встретила дядю 
Леонида, когда мне было пять лет. По существу получилось так, что я познакомила 
его со своей мамой, хотя я уверена, что они и раньше видели друг друга. Во 
всяком случае, с этого момента началась моя жизнь в семье Леонида. Язык не 
поворачивается сказать «Эйтингона». Какое-то время мы прожили в Пекине, где он 
был консулом. В это время там был и Василий Иванович Чуйков. Они вместе 
закончили военную академию, очень дружили, часто играли в шахматы. Кем был в то 
время В.И. Чуйков, я не знаю, кажется, военным атташе, В Пекине я пережила 
трагический момент, когда на консульство напали китайцы, согнали всех в клуб, 
держали там какое-то время, а моя мама тогда была в положении. Ну да ладно, 
хотя это все было ужасно.
 Потом вернулись в Москву, квартиры не было. Жили в гостинице «Метрополь». И я 
помню, как лазила около кремлевской стены и играла у храма Василия Блаженного. 
Затем с 1928 по 1931 год мы находились в Турции. Чем там занимался дядя Леонид, 
не знаю. Я училась в школе, где изучала немецкий и английский языки. Хочу 
заметить, что значит знание языка. В школе я была Зоя Наумова. Однажды меня 
спросили, буду ли я заниматься «Скриптчур», что по-английски означает — закон 
божий. А я поняла как занятия музыкой на скрипке. Пришла домой, сказала маме, 
что в школе по субботам будут проходить занятия игры на скрипке и спрашивают 
разрешение родителей. В школе меня спросили: «Ну как? Родители разрешили?» — 
«Да, разрешили», — ответила я. Это был такой интересный ляпсус.
 Когда мы вернулись из Турции, то поселились, как я уже говорила, в первом 
кооперативном доме. Там жили все крупные руководители Коминтерна, а позднее 
здесь поселился Берия. Но это совсем другая история.
 Когда начались испанские события, Леонид уехал. Куда — мы не ведали. И об 
истории с убийством Троцкого узнали значительно позднее.
 В конце октября 1951 года Леонида посадили. Мы не имели никаких сведений о нем.
 В марте 1953 года после смерти Сталина его освободили. Реабилитировали. 
Вернули все ордена, и после короткого отдыха в санатории он вновь вернулся на 
работу. А в июле 1953 года, во времена Хрущева, вновь посадили. С большим 
трудом мне удалось добиться, чтобы ему, осужденному на 12 лет, засчитали те два 
года.
 Когда Леонид находился в заключении, ему потребовалась срочная операция, 
которая была сделана хирургом-онкологом, и жизнь его была спасена.
 Я бы хотела отметить, что он был необыкновенным человеком. Об этом, например, 
говорят его письма из тюрьмы. Как обычно, они приходили в определенные дни, раз 
в месяц. Но содержание их поражает. Вот один пример: «Милые девочки! Поздравляю 
вас с наступающей годовщиной Великого Октября. Как я рад, что вы там готовитесь 
к празднику, трудитесь на благо страны…» И все в таком духе. Я берегу эти 
письма, они у меня сохранились. Это действительно была вера в страну, ради 
благополучия которой он работал всю жизнь. Раз в месяц мы ездили во Владимир на 
свидан