диковинные фейерверки в ночном небе, дорожки трассирующих очередей, букет 
снарядных разрывов - все было ежедневно, но ни один человек в Тегеране не мог 
бы сказать наверное, были ли действительно налеты. Стреляли в ту пору в 
Тегеране много, бестолково, и зачастую стрельба была не следствием, а причиной 
воздушных тревог. Почудилось что-то зенитчику в вечернем небе, нажал на 
спусковую педаль - тут же весь город, вся система ПВО, не дожидаясь команд, 
начинали палить в темноту. Железными голосами кричат громкоговорители: "Просим 
граждан прекратить стрельбу! Самолет в небе свой!" Однажды дело кончилось тем, 
что тегеранцы загнали плотным огнем из всех видов оружия свой самолет в крутую 
гору. 
 Нет мира! С телевизионного экрана устрашающе прут тюрбаны и бороды, несутся 
проклятия в адрес врагов исламской революции, безудержное хвастовство и 
заклинания, декламируются нараспев коранические суры - и слова, и напев, и 
акценты далеки от иранского сердца, родились они много веков назад в аравийских 
пустынях, среди тех, кого персы называют "пожирателями ящериц". Но делать 
нечего - в стране царит исламская власть, и любое, мельчайшее проявление 
неуважения к ее порядкам может привести человека прямехонько к стенке или в 
страшную тюрьму "Эвин". 
 Шах - творец "белой революции" - построил ультрасовременную тюрьму для своих 
противников, вырастил с помощью американских и израильских экспертов выдающихся 
пыточных дел мастеров. Исламская власть громогласно отвергла монархию со всеми 
ее атрибутами, но охотно и без промедлений воспользовалась тюрьмой. Главный 
палач "Эвина" - Али Техрани был расстрелян сразу же по возвращении Хомейни. Его 
место заняли питомцы исламской революции... 
 Зачем я пишу все это? Разве не описано это более проницательными и одаренными 
наблюдателями? То, что происходит в Иране, не ново, повторяются события, 
терзающие людей то в одном, то в другом уголке земли - сейчас, столетие назад, 
тысячелетие... Меняются слова и лозунги, но не меняется их исконный смысл, 
мелькают то чалмы, то генеральские фуражки, то медные шлемы, но остаются 
неизменными прикрытые ими головы и мысли в этих головах. Или интересна сама 
картинка, батальные сцены ползучей гражданской войны, где во мраке не видно 
сражающихся, а лучи прожектора выхватывают из тьмы лишь тела убитых и 
искалеченных? В чем мораль и назидание таких писаний, к кому они обращены? 
 Обращены они исключительно к самому себе. Изряднейшая часть жизни прошла в 
потрясенном революцией и контрреволюцией Тегеране. События наблюдались не со 
стороны - мы сами становились вольно или невольно их участниками. Жизнь каждого 
из нас вплеталась в ткань этих событий, пропитывалась резким ароматом тревоги и 
возбуждения, омрачалась болью за убитых (не за абстрактных убитых, не за цифры 
из газетных отчетов - за людей, которых мы знали, которые еще вчера жили, 
разговаривали, улыбались), вскипала негодованием и бессильной яростью. 
 Были не только взрывы, выстрелы, орущие толпы, банды погромщиков. Город жил, и 
мы в этом городе жили и работали, ходили по его улицам, дышали его воздухом, 
смешивались с его толпой. 
 Так вот, для того, чтобы не ускользнуло из памяти это тревожное, интересное и 
тяжелое (порой невыносимо тяжелое) время моей жизни, я и пишу эти заметки. 
 Город приспосабливается и к войне, и к исламской революции. След простыл 
многочисленных иностранных певичек и плясуний, развлекавших тегеранскую публику 
совсем недавно, закрылись кабаре, рестораны и ресторанчики, разгромлены и 
сожжены винные магазины и закусочные. На витрины, хвастливо выставлявшие товары 
всего мира, опустились металлические шторы, покрылись липкой копотью, пылью, 
дождевыми потеками. На долгие месяцы. На годы. 
 Но открывались новые мечети. Обносились заградительными валами из мешков с 
песком, металлическими рогатками помещения многочисленных исламских комитетов и 
постов стражей исламской революции. Исчезали товары, и все длиннее становились 
терпеливые, дисциплинированные очереди у лавок, торгующих продовольствием по 
карточкам. Стоят под палящим солнцем закутанные с головы до ног в черные, 
темно-серые, коричневые балахоны-хеджабы женщины, путаются под ногами прохожих 
ребятишки, шепотом выругается мужчина, который никак не может купить 
причитающуюся ему по карточкам пачку дешевых сигарет. Ругаться надо 
осмотрительно. Если есть людское скопление, значит, поблизости два-три 
бородатых парня с автоматами. Они ловят врагов ислама и народа, они упиваются 
чувством собственной важности и изнывают от безделья - шутить с ними 
благоразумному человеку совершенно ни к чему. 
 Но чудеса творятся в Тегеране - отойди в сторону от очереди, от той лавки, где 
никак не может несчастный курильщик купить свою пачку сигарет, отойди и любуйся 
лотком уличного торговца - сигареты американские и английские, табак 
голландский, все свежее и яркое, - выкладывай дневную зарплату и бери пачку 
"Уинстона". Робко кто-то на первых порах пытался затеять наступление на 
американские сигареты: "Америка, великий сатана, все, что исходит оттуда, - 
порождение сатаны!", но так и затихла эта кампания, поддержали ее немногие 
энтузиасты. Практичные же люди взглянули на дело по-другому, как практичные 
люди всех стран и времен смотрят на затруднения своего собственного народа. 
 Разочаровали доброжелательных иностранных наблюдателей бородатые стражи 
исламской революции, беспредельно, казалось бы, преданные идеалам имама Хомейни.
 Именно они организовали масштабную контрабандную торговлю дьявольским 
американским зельем, поставили ее на широкую ногу, создали неприкосновенную 
сеть сбыта сигарет по чудовищно высоким ценам. Автоматы, благочестивые лозунги, 
фанатическим блеском горящие глаза и... беззастенчивая спекуляция! 
 В Тегеране человек сталкивается со стражами ежечасно и ежедневно, они везде. 
Мы выезжаем по широкому шоссе, построенному для шаха американцами, в сторону