поиска молодого англичанина, готового служить интересам СССР. Однако если бы 
русские попытались привлечь студента, который – неважно, насколько яро тот 
публично демонстрировал свою приверженность идеям коммунизма, – нашел бы идею 
предать свою родину отвратительной, игра русских закончилась бы, еще не 
начавшись. Русские вряд ли совладали бы со скандалом, который возник бы в связи 
с попыткой завербовать шпиона в период, когда симпатии публики по отношению к 
коммунизму были сильны, как никогда. Однако, как нам теперь известно, русские 
весьма успешно провели свою кампанию. Ким Филби, Гай Берджесс, Дональд Маклин и 
Энтони Блант – все сделали свой выбор именно в это время. Но – и это 
озадачивает всех, изучавших этот период, – ни один британский студент не пришел 
с заявлением: «Они пытались завербовать меня, но я их послал».
 Было высказано мнение, что данному факту может быть дано лишь одно объяснение. 
Русские входили в контакт только с теми студентами, о которых они  знали 
практически однозначно, что те примут предложение, а знать это они могли, 
только если у них был талантливый осведомитель, обладающий властью и доверием. 
Исходя из этой теории, должен был быть хоть один кембриджский «дон», который 
указывал русским вербовщикам возможные объекты, «дон», который хорошо вычислял 
тех студентов, которые по своему характеру, взглядам и поведению готовы принять 
предложение стать советским шпионом. Сторонники этой теории потратили массу 
времени, пытаясь вычислить этого «дона» и размышляя на тему о том, кто в 
настоящее время является его преемником.
 Есть более простое, но менее захватывающее объяснение. Первый контакт с 
потенциальным кандидатом был настолько легкий, что большинство просто не поняло,
 что это была попытка вербовки. Отреагировавших медленно и осторожно проводили 
через кажущуюся бесконечной процедуру, предназначенную для определения их 
искренности и убежденности. КГБ славится своим терпением. В КГБ готовы были 
выжидать со всеми потенциальными рекрутами этого периода, кроме одного. 
Исключением был Ким Филби.
 Теперь мы знаем, что, если бы в период внедрения Филби в СИС существовала 
процедура глубокой проверки, его кандидатуру отвергли бы. Внимательное изучение 
его студенческих дней в Кембридже выявило бы, как минимум, его 
прокоммунисгические взгляды. Один его сокурсник сказал: «Ким почти наверняка 
был членом партии». Бесспорно то, что впервые Филби столкнулся с коммунизмом в 
Кембридже. В нашей книге «Заговор Филби» мы с моими соавторами пришли к выводу, 
что Филби был завербован в Австрии. Мы основывались на том, что после окончания 
университета осенью 1933 года Филби сразу же поехал в Вену, где правые и левые 
находились на грани гражданской войны. Вовлеченный в водоворот европейской 
политики как по личному выбору, так и из-за любовной связи с дочерью своей 
квартирной хозяйки Литце Кольман, Филби вскоре начал помогать коммунистам 
выезжать из страны после поражения, нанесенного левым фашистами. Выводы для 
него были однозначными: коммунистическая партия – единственная надежда Европы 
перед наступающей тьмой.
 Мы решили, что именно в этот момент КГБ предпринял определенные шаги. Все, что 
русским было известно о Филби, говорило в его пользу: то, что он был рожден за 
границей, слабо выраженное чувство патриотизма у его отца и деятельность Филби 
в Кембридже. Мы предположили, что вербовщиком выступил беженец из Венгрии Габор 
Петер, спасавшийся от диктатуры адмирала Хорти и ставший позже шефом венгерской 
тайной полиции.
 Теперь я думаю, что первый контакт с Филби состоялся в Англии, что советская 
разведка  направила Филби в Вену и что. хотя Петер и мог играть какую-то роль 
во взаимоотношениях Филби с КГБ, на более ранней стадии был задействован офицер 
КГБ высокого ранга из-за чрезвычайной важности задания, данного Филби. В книге 
ошибка нами была допущена потому, что мы считали, будто вербовка проходила 
сразу, по принципу «подпиши-где-пунктирная-линия». На самом деле это была 
кропотливая, долгосрочная процедура взаимных проверок, которая может тянуться 
годами и начинается с настолько мягкого контакта, что его значение может быть 
просто не понято.
 Реконструируя события, мы также столкнулись с проблемой сроков. Много лет 
спустя, в Москве, Филби говорил своим домашним: «Я был завербован в июне 1933 
года, и мне было дано задание внедриться в британскую разведку, при этом было 
сказано, что не имеет значения, сколько уйдет времени на его выполнение»(15). 
Раньше мы считали, что опыт, полученный Филби в Вене. сделал его готовым к 
вербовке, но этот опыт он приобрел в 1934, а не в 1933 году. Возможно, в 
рассказе своим домашним Филби объединил два события: вербовку (1933 г.) и 
получение задания (1934 г.). Поэтому наиболее вероятным сценарием вербовки 
Филби представляется следующий.
 Первый контакт, очень мягкий, состоялся еще в Кембридже. Основываясь на 
прецедентах, мы можем предположить, что это было просто письменное задание 
типа: «Нас интересует мнение британской молодежи о текущих политических 
событиях. Не могли бы Вы написать для нас справку с изложением Вашего понимания 
событий, происходящих сейчас в стране? Не для публикации, конечно. Просто для 
личного пользования. И разумеется, никто не будет знать, что это написали Вы». 
Подготовленная бумага была бы очень высоко оценена, а затем, после небольшого 
интервала, последовало бы продолжение: оценка Филби текущих событий очень точна,
 не согласился бы он выполнить интернациональное задание? В Австрии происходят 
важные события. Коминтерну нужна сторонняя оценка происходящего и возможного 
итога. Путешествие будет также весьма полезно для молодого человека, 
интересующегося политикой, и по приезде он, может быть, найдет пути помочь тем, 
чью борьбу он, несомненно, поддерживает.
 После Вены Филби был готов, и политически и морально, к принятию решения.