голосом ответил:
 — Что ты, сынок! Пальто и шапка еще хорошие, не рваные, и я поношу еще годика 
два-три. Разве можно такие хорошие вещи выбрасывать?
 После этих слов я понял, что мои возражения и замечания не изменят образа 
жизни и привычек отца, устоявшихся за полвека.
 После некоторого молчания отец начал озабоченно говорить о сложности 
международной обстановки, о возможном нападении Германии на нашу Родину. Когда 
я заметил, что между нашими странами существует договор о ненападении, отец 
убежденно возразил:
 — Договор — это бумажка. Немцы коварные и вероломные. Я знаю, воевал против 
них. Они пойдут войной на нас.
 Так, разговаривая, мы дошли до заставы Ильича. Увидев, что приближается нужный 
мне трамвай, отец заторопился и произнес слова, запомнившиеся мне на всю жизнь:
 — Работай, Шура, хорошо, чтобы мне с матерью не было стыдно за тебя. До 
свидания, сынок, может быть, больше не увидимся. Бойся немца, я его знаю.
 Мы крепко обнялись и расцеловались. Поднявшись в почти пустой вагон, я встал 
на задней площадке. Трамвай сделал полукольцо на площади и, громыхая колесами, 
стал быстро набирать скорость, а я все смотрел через стекло на сиротливую, 
сгорбленную фигуру отца, медленно махавшего мне шапкой…
 Слова отца при расставании оказались пророческими: через полгода Германия 
напала на Советский Союз, а в сентябре сорок второго отец умер, и мне его 
увидеть больше не пришлось.
 Поезд до Владивостока шел почти 10 суток. В пути я вдоволь наигрался в шахматы 
и домино, прочитал две книги и отоспался. Наконец около полудня поезд прибыл на 
конечный пункт. Нас, ехавших в советские дипломатические представительства, 
встретил сотрудник НКИД. Шифровальщиков и меня поместили в небольшом охраняемом 
домике, где обычно останавливались дипкурьеры, и выдали талоны для разового 
питания в гостинице.
 Во Владивостоке мы прожили пять дней, ожидая японский пароход, на котором 
прибыли в Цуругу — порт на западном побережье Страны восходящего солнца. Так я 
впервые попал за границу, да еще в такой экзотический край, как Япония.
 Вице-консул утром напоил нас чаем, отвез на вокзал и отправил поездом в 
Иокогаму, откуда мы должны были пароходом отплыть в Сан-Франциско.
 В Иокогаме нас разместили в солидной гостинице «Империал». Здесь нам пришлось 
впервые столкнуться с японской контрразведкой и службой наружного наблюдения. 
Всякий раз, когда сотрудники НКИД и я отправлялись в город, за нами в 
непосредственной близости следовали филеры пешком, на велосипедах или в 
автомашине. Однажды, когда мы гуляли по городу, к нам вдруг подошел японец и, 
приветливо кланяясь, сказал:
 — Дальше идти вам нельзя, там находится военный объект.
 Мы безропотно повернули обратно. Японец, продолжая улыбаться, в знак 
благодарности несколько раз поклонился. Был случай, когда у одного из нас 
ветром сдуло шляпу, наружник быстро ее поймал и с радостной миной возвратил 
владельцу.
 В один из дней я решил поехать в посольство СССР в Токио, чтобы выяснить, что 
слышно о нашем отъезде. В вестибюле отеля перед выходом меня остановил 
привратник в форме и, коверкая русские слова, начал бессвязно говорить: 
«Корошая погода. Здрасте», стараясь задержать меня. Я все же выскочил на улицу, 
сел в такси и велел водителю отвезти меня на железнодорожную станцию. 
Привратник, вышедший на улицу вслед за мной, что-то сказал шоферу, и тот стал 
медлить с отъездом. Я попросил водителя трогаться. Таксист что-то отвечал 
по-японски, но машина с места не двигалась. Тогда я вышел и перебрался в другое 
такси, сев на заднее сиденье. Когда машина уже трогалась, к ней подбежал 
запыхавшийся японец, который прежде следил за нами, плюхнулся на сиденье рядом 
с водителем и, повернувшись ко мне, сказал по-английски:
 — Мистер, я заплачу половину за проезд. Я ответил:
 — О'кей.
 Сотрудник «наружки» сопровождал меня на электричке и на автобусе до советского 
посольства. В консульском отделе я получил необходимые сведения, узнал, что 
завтра с уходящей диппочтой можно отправить домой письмо. Пообедав в посольской 
столовой, я направился обратно в «Империал». Тот же самый филер исправно 
следовал за мною.
 После ужина я закрыл на ключ и на засов дверь, положил письма своих спутников 
в столик, стоявший перед окном, и лег спать. Около четырех часов утра я 
проснулся, услышав какой-то шорох. Непонятные звуки время от времени 
повторялись. Затем зашевелились гардины на окне. Я вскочил, откинул штору и 
увидел смеющуюся физиономию японца, стоявшего на лестнице. Под окном в летнем 
саду два других японца держали переносную лестницу. Поняв свою оплошность, они 
схватили лестницу и скрылись в темноте. Видимо, эти пришельцы намеревались 
выкрасть наши письма.
 Утром я отвез почту в консульский отдел советского посольства в Токио.
 Завтракать, обедать и ужинать в ресторан отеля мы все пять человек ходили 
вместе. В последний день перед отъездом утром я, как обычно, позвонил товарищам 
по внутреннему телефону и спросил, собрались ли они к завтраку. Едва мы сели за 
столик, как шифровальщик Миша вспомнил, что забыл загранпаспорта в номере под 
подушкой, и вместе с женой побежал исправлять ошибку. Вскоре жена вернулась и 
сказала, что они не могут найти документы. Это обстоятельство не на шутку 
встревожило нас: ведь без паспортов наши друзья не смогли бы попасть в США.
 Мы пошли в их номер и увидели нашего товарища, который лихорадочно, видимо, 
уже в который раз, перерывал простыни, одеяло, а рядом стояла молоденькая