Все эти месяцы он усиленно пишет в газетах (без подписи), дает интервью по 
русским вопросам, думает о своем возможном устройстве в Форин Оффис. В середине 
декабря обсуждается на верхах возвращение его в Москву, особенно поддерживает 
этот план лорд Милнер: Локкарт пропустил не только мятеж Корнилова, он 
пропустил Октябрьскую революцию! Рождество он проводит с отцом и матерью, 
ожидая каждую минуту решения своей судьбы.
 Ллойд-Джордж согласен, и другие не возражают: он умен, он владеет русским 
языком, он наблюдателен, он умеет завязывать связи, он жизнерадостен, остроумен,
 у него завелись друзья повсюду. Но премьер-министр дает ему серьезное 
поручение, он надеется, что Локкарт, несмотря на молодость, выполнит его: 
поручение заключается в том, чтобы ни в коем случае не дать России заключить с 
Германией сепаратный мир.
 14 января он садится на пароход, английский крейсер, идущий в Берген. За месяц 
до этого большевиками и немцами было подписано перемирие, а 22 декабря в 
Брест-Литовске открылась первая пленарная сессия мирной конференции. Время было 
горячее.
 Мог ли он думать, уезжая, что в день, когда он вернется в Москву, через четыре 
с лишним месяца, он вернется в другую Москву, другую Россию? Октябрь 
семнадцатого года все перевернул, все раскидал: Локкарт приезжает теперь как 
«специальный агент», ни консулов, ни послов в старом смысле слова больше не 
существует. Он приезжает как специальный агент, как осведомитель, как глава 
особой миссии, чтобы установить неофициальные отношения с большевиками. 
Московский консул Бейли, который его заменял, уже уехал. Его посольство готово 
вот-вот уехать в Вологду и надеется погрузиться в Архангельске, чтобы вернуться 
домой. Английское правительство не признает правительства русского, но обеим 
сторонам необходимо наладить хоть какие-то, пусть неофициальные, сношения. В 
Лондоне М. М. Литвинов, тоже специальный агент, уже называет себя послом, – но 
на самом деле он такой же, как Локкарт, «неофициальный канал для взаимного 
осведомления».
 Литвинов действительно был в это время (январь 1918 года) русским 
представителем в Англии. Во Франции в это время не было никого: она даже 
Каменева не пустила, когда он ехал туда в надежде как-то зацепиться и остаться 
торговым представителем. Литвинов, живший долгие годы до революции в Лондоне, 
был женат на англичанке, Айви Лоу, племяннице известного английского 
политического писателя Сиднея Д. Лоу, позже получившего от английского короля 
личное дворянство. Лоу был автором многих книг, среди них – «Словаря английской 
истории». Его племянница была далеко не заурядной женщиной.
 Локкарт познакомился с Литвиновым перед своим отъездом в Россию в Лондоне, где 
Рекс Липер, в то время работавший в политическом отделе Форин Оффис и 
считавшийся экспертом по российским делам, устроил завтрак в популярном 
ресторане Лайонса; Литвинов был его учителем русского языка. «Большевистский 
комиссар с неофициальными дипломатическими привилегиями» по собственной 
инициативе дал Локкарту личное письмо к Троцкому, и это дало британскому агенту 
уверенность, что и в новой России, как и в старой, он не пропадет.
 В Петрограде не только не было больше Бьюкенена, но даже его заменивший 
Френсис Линдли был невидим, и весь штат посольства был готов к выезду. 
Оставался один человек из десяти, главным образом для осведомительной роли, и 
два шифровальщика телеграмм. Сэр Джордж Бьюкенен, английский посол в Петербурге 
с 1910 года, старый опытный дипломат и верный друг Временного правительства, 
выехал домой в Англию, почувствовав со дня Октябрьской революции, что он стар, 
болен и никому не нужен, и возвращения его в Россию не предвиделось. Его место 
оставалось незанятым; Англия до сих пор большевиков не признавала и, видимо, 
признавать в ближайшее время не собиралась: бывшая союзница Антанты, Россия, 
находилась накануне заключения сепаратного мира с врагом. Сэр Джордж уехал с 
женой и дочерью, с которой Мура дружила в Лондоне перед войной. Теперь в 
огромном доме посольства на набережной Невы появились новые люди, и Локкарту 
было дано всего несколько недель, чтобы успеть ознакомиться с положением дел.
 Локкарту шел тридцать второй год. Мура уже вторую неделю приходила в 
посольство после приемных часов. Она нашла там трех друзей, которых встречала 
на вечерах у Беринга и Бенкендорфов в год своего замужества, одним из них был 
капитан Кроми. Локкарта она увидела на третий день после его приезда, она 
сейчас же узнала его, но теперь у него был весьма деловой вид: в день его 
приезда, 30 января, ему было объявлено, что штат посольства снимается из 
Петрограда, что багаж посольства уже отправлен в Вологду и что он остается в 
России старшим в своей должности. От сослуживцев он узнал, что и в других 
союзных посольствах и миссиях картина была та же: все сидели, как на угольях. 
Оставаться больше было невозможно: не сегодня-завтра в Брест-Литовске может 
быть подписан мир.
 Вот что писал Локкарт о своей встрече с Мурой в тот самый день, когда они 
встретились (дневник он начал вести еще в 1915 году):
 «Сегодня я в первый раз увидел Муру. Она зашла в посольство. Она старая 
знакомая Хикса и Герстина и частая гостья в нашей квартире. Ей двадцать шесть 
лет… Руссейшая из русских, к мелочам жизни она относится с пренебрежением и со 
стойкостью, которая есть доказательство полного отсутствия всякого страха».
 И несколько позже:
 «Ее жизнеспособность, быть может, связанная с ее железным здоровьем, была 
невероятна и заражала всех, с кем она общалась. Ее жизнь, ее мир были там, где 
были люди, ей дорогие, и ее жизненная философия сделала ее хозяйкой своей 
собственной судьбы. Она была аристократкой. Она могла бы быть и коммунисткой. 
Она никогда бы не могла быть мещанкой. В эти первые дни наших встреч в