В последние годы Сорренто Мура бывала там только гостьей. В 1927 году контракт 
с Госиздатом был возобновлен, и хотя он платил Довольно туго и Горькому 
приходилось взывать к Крючкову и Ладыжникову, чтобы они нажимали где надо, тем 
не менее страх за будущее если и не совсем прекратился, то во всяком случае 
притупился. В «Красной нови» печаталась «Жизнь Клима Самгина», и Горький начал 
свои поездки в Россию. Он теперь был так худ, что горбился, ноги его едва 
держали, он уставал от малейшего усилия, плохо и мало спал. Эти путешествия 
туда и обратно очень утомляли его, и он каждый раз останавливался в советском 
посольстве в Риме, где послом был некто Курский, чтобы передохнуть и прийти в 
себя, и, конечно, в Берлине, в Палас-отеле (на Потсдамер Платц), где М. Ф. 
Андреева и Крючков оберегали его от репортеров. В 1930 году он был настолько 
слаб, что ему пришлось остаться в Сорренто. Это был год, когда Андреева и 
Крючков наконец были переведены из Берлина в Москву: она со своей высокой 
должности уполномоченного Внешторга по кинопромышленности, он – с должности 
заведующего «Международной книгой». В Москве они пошли различными дорогами: она 
стала заведовать Кустэкспортом, а потом сделалась директором Дома ученых 
(следующий раз она выехала за границу в середине 1930-х годов «чистить членов 
компартии, советских руководители за границей»). Он стал официально секретарем 
Горького и женился на секретарше редакции журнала «Колхозник».
 В следующем, 1931-м году Горький снова поехал в Россию. Максим, Тимоша, две их 
дочери и Ракицкий сопровождали его. В Москве, на улице Качалова, как и в Горках,
 под Москвой, теперь бывали у него Сталин, Жданов, Киров, Авербах, Киршон, 
Ворошилов, Буденный, генеральный секретарь Союза писателей Щербаков (связанный 
с НКВД), А. Н. Толстой, Фадеев, Кольцов, Михоэлс, Бабель, Форш, А. Н. Тихонов, 
Шостакович, начальник ОГПУ Ягода. Д. П. Святополк-Мирский. Из этих восемнадцати 
названных девять человек позже умерли насильственной и девять естественной 
смертью.
 В 1932 году, летом, был назначен Международный Антивоенный конгресс. Идея его 
принадлежала Анри Барбюсу. Первым его шагом было письмо-протест, подписанное 30 
июля Горьким и многочисленными советскими писателями-попутчиками, против 
надвигающейся империалистической войны, направленной против Советского Союза. 
Воззвание называлось «К писателям всего мира, друзьям СССР» и было разослано в 
газеты Европы и Америки.
 Барбюс энергично занялся устройством Конгресса. После того как Париж, Брюссель 
и Страсбург отказались предоставить ему место и, Швейцария к ним присоединилась,
 Голландия согласилась принять его. В мае 1932 года Горький подписал воззвание 
созданного Барбюсом международного комитета по организации Конгресса, и, 
несмотря на болезненное состояние, обещал быть в Амстердаме в день открытия, 
назначенного на 27 августа.
 Полубольной, он выезжает, вместе со Шверником  [58] , в Берлин 24 августа, в 
то время как Ромен Роллан телеграфирует ему из Швейцарии, что доктора запретили 
ему всякие публичные выступления и поэтому на Конгрессе он быть не может. 
Приехав в Берлин, Горький телеграфирует Барбюсу, что Голландия не дает визы 
части советской делегации, и просит Барбюса принять соответственные меры.
 Он сам остается в Берлине в знак протеста против решения голландского 
правительства и вместе со всей делегацией живет несколько дней все в том же 
Палас-отеле, ожидая, как повернутся события. Здоровье его, видимо, благодаря 
этим неприятностям, делается все хуже, температура поднимается, и доктор 
запрещает ему вставать с кровати. Он вызывает Муру из Лондона, и она приезжает 
к нему и остается несколько дней, проводя у его постели дни и ночи. 26 августа, 
по инициативе В. Мюнценберга, решено срочно перенести Конгресс из Амстердама в 
Париж для участия в нем советской делегации, но французское правительство, как 
и голландское, разрешения на въезд не дает – ни советской делегации в целом, ни 
отдельным ее участникам. 26 августа Горький телеграфирует Эррио, тогда главе 
французского правительства, прося его о срочных визах. 27-го открывается 
Конгресс в Амстердаме, на котором оглашается декларация Роллана, присланная им 
из Швейцарии, «Война войне», и в состав президиума избираются – в их отсутствие 
– Горький и Шверник. Горький отвечает на это приветственной телеграммой и 
узнает, что в СССР идут на заводах, в Академии наук и других коллективах 
трудящихся митинги, на которых бичуется голландское правительство. 29-го 
Конгресс закрывается, и избирается постоянный международный антивоенный комитет,
 куда приглашается и Горький.
 Хотя 30 августа французская коммунистическая газета «Юманите» и сообщила, что 
визы Горькому и советской делегации для приезда во Францию непременно будут 
предоставлены, чтобы советским делегатам присутствовать хотя бы на митинге, 
который устраивается в Париже французской делегацией для дачи отчета об 
Амстердамском конгрессе, Горький не выехал в Париж: советские источники 
объясняют это тем, что французская виза, по распоряжению Эррио, была послана 
Горькому и Швернику, и Горький опять счел себя не вправе воспользоваться ею и 
бросить советскую делегацию в Берлине. Но источники со стороны Муры говорят, 
что это она не пустила его в Париж и с помощью докторов удержала его в постели 
в Берлине: он был слишком болен и слаб, чтобы ехать на митинг и, главное, – 
выступать там, что было бы неизбежно. Речь, посланная Горьким телеграфом в 
Париж, в ее переводе, была прочитана на митинге, после чего президиумом митинга 
было послано ему приветствие, и он в тот же день, 2 сентября, выехал из Берлина 
в Москву, куда доехал 4-го совершенно больной. Утром следующего дня он был 
перевезен в Горки, а 7-го числа в «Правде» и «Известиях» была помещена его 
«Речь, которая не была произнесена», оглашенная на митинге в Париже в Мурином 
переводе.
 Он вернулся в Сорренто в последний раз в конце октября 1932 года. Последний