давно переменил свое отношение к крестьянству, отношение, которое ему мешало 
принять большевизм в первые годы революции. Теперь он обещает литераторам новый 
журнал – «Колхозная деревня». На собрании у себя в квартире, в присутствии 
шестидесяти человек, он заказывает Твардовскому поэму, и Твардовский пишет 
«Страну Муравию» и говорит, что Горький научил его писать стихи. Вместе с тем, 
Горький переоценивает старые книги, которые когда-то любил, он говорит, что 
«Робинзон Крузо» книга империалистическая и что из «Мертвого дома» Достоевского 
надо печатать только куски, разъясняя их.
 Из западных современников в последний год остается для него только Ромен 
Роллан, даже Эптон Синклер и Бернард Шоу отпадают. Стефана Цвейга Горький 
ругает: «он ничего не знает о России». Д. Г. Лоуренс «на службе у декаданса», и 
он ищет, кто бы мог среди советских писателей написать «роман против фрейдизма».

 Он приходит к заключению, что необходимо подбирать рассказы на одну тему и 
«говорить о пяти или семи авторах, как об одном», потому что критики должны 
учить, а не хвалить и ругать, и согласовывать критику со всеми другими, а то у 
нас «все идет взразброд, и одни ругают Чехова, а другие хвалят». Одновременно 
его заботит вопрос: писать или не писать в журнале «Колхозник» о заболеваниях 
колхозников чесоткой? Для «Библиотеки колхозника», где каждая книга рассчитана 
на 8. 880 печатных знаков, он дает следующий совет: «Берется рассказ, 
отбрасывается ненужное. Соединяется с двумя-тремя другими рассказами. 
Перефразируется, комментируется. Чистится язык, на котором писатели-дворяне 
состязались в любви к народу».
 Но все это нечасто приводило к результатам, и немногое осуществлялось из того, 
что он советовал. Мура, которая теперь была с ним в переписке, должна была 
рекомендовать английские и американские книги для переводов. Кое-что из них 
переводили, но издавали очень немногое. Среди рекомендованных ею авторов, кроме 
Халдэна, находим трех: один некто Питер Мартин Лампель (немец), пишущий о 
детских бунтах в воспитательных домах; другой – Лоуренс, только не Д. Г., а Г. 
А., автор книги «Гай Ливингстон»; третий – Джозеф Сторер Клаустон, о нем нет 
сведений, и о чем он писал – неизвестно. Она также, по просьбе Горького, 
рекомендовала непосредственно Госиздату для перевода «Письма Сакко и Ванцетти», 
которые и были изданы.
 Горький, узнав, что в США пользуются рифмованной рекламой, захотел ввести этот 
способ для книг Госиздата, «которые мало покупают», но это проект не нашел 
отклика.
 Одновременно с «Колхозником» Горький редактировал «Наши достижения», «СССР на 
стройке», «Литературную учебу», «За рубежом» и еще несколько более мелких 
журналов. Параллельно с этим росло его негодование на современную западную 
литературу: считая, что «нашим молодым надо давать стариков», он заказывал 
новые переводы Джером К. Джерома, Джека Лондона и Брет-Гарта («он смягчает 
нравы»), но в то же время его раздражало, когда «молодые читают с большим 
удовольствием эти переводы, чем своих». Роман «Боги жаждут» А. Франса он считал 
полезным, но потребовал изменить его название; роман Пьера Лоти «Исландские 
рыбаки» шел в каталоге под рубрикой «колониальная политика», а пьеса Гауптмана 
«Ткачи» была признана полезной для использования ее в «Истории фабрик и 
заводов».
 И наконец настал момент отчетливого безумия, почти накануне смерти, 
появившегося в идее мобилизации ста писателей для особо ответственного дела: 
«им будут даны сто тем, и мировые книги [на эти темы] ими будут переписаны 
наново, а иногда две-три соединены в одну». Это будет сделано для того, «чтобы 
мировой пролетариат читал [их] и учился по ним делать мировую революцию». «Для 
средних веков, – писал Горький, – можно взять, например, ,Айвенго" Вальтера 
Скотта и очерки Стасюлевича; таким образом должна быть постепенно переписана 
вся мировая литература, история, история церкви, философия: Гиббон и Гольдони, 
Епископ Ириней и Корнель, проф. Алфионов и Юлиан Отступник, Гесиод и Иван 
Вольнов, Лукреций Карр и Золя, Гильгамеш и Гайавата, Свифт и Плутарх. И вся 
серия должна будет кончаться устными легендами о Ленине». Это будет особенно 
полезно «красноармейцам и краснофлотцам».
 Между первой поездкой Горького в Москву и окончательным его переездом Мура 
мало жила в Сорренто, а если и приезжала, то главным образом зимой. Она теперь 
жила в Лондоне, но бывала в постоянных разъездах, и в письмах Горького 
Ладыжникову и другим встречаются, как это бывало и прежде, краткие сообщения о 
ней: «М. И. уехала в Эстонию» или «М. И. уехала в Лондон». Несколько раз в его 
письмах встречается фраза: «Мне пишут из Лондона». Обычно за этим следует 
сообщение либо о какой-нибудь глупости, которую кто-то сказал или сделал 
(когда-то ему лично знакомый русский эмигрант), либо о разложении Европы. Она 
старалась веселить его. Но Мура не только сообщала ему сплетни и слухи, она 
вела или собиралась вести его литературные дела с иностранными издательствами. 
Кое-что ей удавалось, но мало, многое переводилось теперь на европейские языки 
в самой Москве. На кино для Горького надежды не было, несмотря на то что Мура 
благодаря Уэллсу теперь начала работать у знаменитого режиссера Александра 
Корды и у знакомого Локкарту Артура Ранка. Корда в это время как раз начал 
работу над фильмом по книге Уэллса «Облик грядущего».
 Русские сюжеты в кино были в большой моде, и Мура, постепенно перезнакомившись 
с людьми из круга Корды и Ранка, начала давать им советы по русским вопросам. 
Ей отчасти помог служащий у Корды некий Саша Гальферсон, который послушно ходил 
за ней, стараясь быть ей полезен. Она водила его туда, куда он не мог попасть, 
а он знакомил ее с теми, с кем она не была знакома. Он был без ума от нее, и 
через него она получила постоянную работу сотрудника или советника Корды,