| |
В пламени холодной войны. Судьба агента
Коллективные сборники
В пламени холодной войны. Судьба агента
ПРЕДИСЛОВИЕ
По мере удаления во времени от событий, которые в 1941–1945 годах и после
определяли судьбы стран и поколений, по мере вовлечения молодежи в мир фантазий,
приключений, остросюжетных коллизий – возникает необходимость остановиться,
вспомнить и воздать должное не кино и театрогероям, а реально живущим, реально
действовавшим во имя мира, подарившим жизнь грядущим поколениям.
Не хотелось бы прибегать к сравнениям, называть фильмы и имена книжных героев:
мы представляем одного из них, неизвестного читателю и зрителю, но
заслуживающего высокого слова благодарности за прожитое и пережитое им. В
раскрытой вами книге рассказывается о достоверных событиях (без изменений
фамилий персонажей), о подлинном человеке, о работе Агента военной разведки (с
большой буквы этого слова), об успехах, переживаниях и, конечно, ошибках –
словом, обо всем, что заключает в себе это загадочное и манящее слово ЖИЗНЬ…
Полковник военно-воздушных сил Стиг Веннерстрем, занимавший в период «холодной
войны» пост военного атташе Швеции в Москве, а затем в Вашингтоне, принадлежал
к числу видных агентов военной разведки России. Природа щедро одарила его
многими качествами Джеймса Бонда: неизменно уравновешен, весел, общителен, в
обществе остроумен и неиссякаем на выдумки, проницателен, умен, интеллектуален
во всем – в почерке, мыслях, поступках.
Многогранность его увлечений была поразительна. Чемпион страны по керлингу,
великолепный автогонщик, мастер по водным и горным лыжам, прекрасный стрелок и
фотограф – он обладал редкостной координацией движений и острым глазомером. И
все это помимо основных, тоже блестящих, профессиональных качеств!
Первоклассный летчик с отличной общевоенной подготовкой, точный аналитик и
глубокомысленный систематизатор, он обладал живым умом и быстрой
сообразительностью, которые неоднократно выручали его в различных критических
ситуациях.
Не меньшую – если не большую! – одаренность Веннерстрем демонстрировал и в
гуманитарных познаниях. Свободное владение немецким, английским и финским
языками, вполне приличное – русским и французским, а также полное владение
«родными» для него норвежским и датским – все это, вместе с видным положением в
шведском обществе (дальнее родство с королем Густавом VI Адольфом), широкими
связями в придворных, дипломатических и военных кругах и, по существу,
неограниченным доступом к секретным документам государственной важности, давало
ему возможность стать одним из ценных источников ГРУ по военно-техническим,
политическим, экономическим и мобилизационным вопросам, касающимся, в первую
очередь, интересов США, Англии и ФРГ – господствующих стран НАТО.
Главное разведывательное управление в период «холодной войны» располагало
многочисленной агентурной сетью во всем мире. Но личности с потенциалом
Веннерстрема вымывали лучшие, крупнейшие самородки в золотом песке, текущем по
драгам информационных приисков. И сами были подобны редчайшим самородкам. По
масштабам деятельности и ценности передаваемых сведений, а главное, по широте
мировоззрения, такие люди не укладываются в рамки привычных понятий
«агент-шпион». В наши дни их называют супершпионами. Безрассудная и в то же
время четко обоснованная храбрость все время ведет таких людей на грани фола и
ошеломляет не только окружающих, но и их самих – позже, если выпадает шанс
оглянуться на закате дней и вспомнить…
В 1964 году суд приговорил Стига Веннерстрема к пожизненному тюремному
заключению за шпионаж в пользу Советского Союза. Ущерб, нанесенный национальной
безопасности Швеции, явно не тянул на такое суровое наказание, и нетрудно
сделать вывод, что пресловутый «шведский нейтралитет» не устоял под нажимом
натовской лапы, потребовавшей возмездия суперагенту за раскрытие агрессивных
планов западноевропейского альянса. Иначе просто невозможно объяснить тот факт,
что Веннерстрему, не нанесшему заметного урона родной стране, несколько раз
отказывали в помиловании, несмотря на неоднократные просьбы ввиду резко
ухудшившегося здоровья и даже несмотря на попытку самоубийства.
Многолетняя месть НАТО… За дерзость и отвагу, за скрупулезность и точность, за
умение предвосхитить и раскрыть очередной злой умысел, за ощутимую роль в
противостоянии двух миров, за стремление предотвратить момент, когда сполох
«холодной войны» перерастет в уничтожающее пламя «горячей»…
Ценнейшие документы по ракетному вооружению США и Англии. Оперативная
информация по текущим моментам Карибского кризиса. Например, ценное сообщение о
том, что американские военно-морские силы и их атомные подлодки готовы
блокировать советский флот в Северной Атлантике в случае попытки проникнуть в
Атлантический океан, чтобы прорваться к Кубе. Несколько тысяч кадров фотопленки
с оперативными документами по военным, политическим и экономическим вопросам в
сфере интересов западного блока. И бесчисленное множество докладов и донесений
на сопредельные темы – вот неполный послужной список доблести «Орла» (таким был
псевдоним агента в оперативной переписке ГРУ).
Что же привлекало его, что заставляло идти по рискованному, а порой и
смертельно опасному пути?
На громких, можно сказать, показательных судебных процессах 1963–1964 годов
прозвучало множество, в том числе и самых абсурдных, предположений: алчность,
социально-общественная апатия, советская «промывка мозгов» и невесть что еще.
Газеты и радио кричали и трубили, обвиняли и гадали… И только сам «преступник»
знал и молчаливо хранил в душе подлинное объяснение: выбор сделало его сердце!
Сегодня ему за 90, точнее 93 года, прожитое им принадлежит только ему. В
сердцах работавших с ним – память, любовь и уважение.
Находясь в эпицентре «холодной войны», постоянно изучая истину, высвечиваемую
ослепительными прожекторами противостояния, он принадлежал к числу тех немногих,
кто видел гонку вооружений всю – от начала до конца, кто знал до мельчайших
подробностей, как выглядел и вел борьбу «запад» и чем отвечал «восток». И тут
уж никак не вина, а величайшее достоинство представителя малой страны, смелого
и свободного человека, осознавшего, что агрессивная, алчная до мирового
господства личина американского «ястреба» не может быть привлекательной.
Наоборот, она вызывает серьезные опасения за завтрашний день планеты и
подвигает на то, чтобы всячески противодействовать доминирующему господству
НАТО.
Создается впечатление, что еще тогда опытнейший практически во всех жизненных
аспектах, идеологически верный агент ГРУ предугадывал наши теперешние проблемы:
горе Ирака и Югославии и недопустимость ничем не сдерживаемой доминанты
западной силы. Что это – дар предвидения?
Верится, что новое поколение примет к сердцу рассказ о судьбе Веннерстрема,
ощутит всю глубину его беспристрастности, искренности и, может быть, произнесет
благодарственное слово великолепному агенту, «сгоревшему» за правое дело в
пламени «холодной войны».
Президент Издательского Дома «Русская Разведка»
Ю. Бабаянц
Глава 1
Судьба шведского полковника ВВС Стига Веннерстрема поистине уникальна, и вне
зависимости от того, нравится официальным кругам и спецслужбам Стокгольма или
не нравится, согласны они признать этот факт или нет – Веннерстрем уже стал
частью истории Швеции, стал одной из ярких страниц летописи «холодной войны»,
стал государственным позором своей страны и ее национальной гордостью.
«Помилуйте, о какой гордости может идти речь, если офицер был осужден на
пожизненное заключение за шпионаж в пользу русских и предательство интересов
отечества?» – так, скорее всего, отреагирует добропорядочный гражданин. Что ж,
Швеция – страна маленькая, и ее национальное кредо может быть непримиримо
категоричным: шпион есть шпион!
Но много ли информации открыто простому незаинтересованному обывателю, много ли
примеров и фактов этого дела ему известно? Можно, конечно, согласиться, что
добропорядочный гражданин как-никак живет в добропорядочной стране,
возглавляемой добропорядочным правительством, которое не обманывает народ и не
имеет от него никаких мрачных секретов. Однако так ли это?
Можно также предположить, что страна, не пережившая ужасов сталинской
шпиономании, не способна с подобной огульностью, столь же жестоко и
несправедливо осудить одного из лучших своих сыновей. Признаем, что при наличии
идеально гуманного строя и полной независимости от давления внешнего мира такое
возможно. Но была ли подобная независимость у Швеции?
Есть множество вопросов, которые истинно добропорядочный гражданин шведского
государства вправе задать своему правительству.
Почему разоблачение Веннерстрема и последующий судебный процесс 1963–1964 годов
получили такой непредвиденно оглушительный резонанс в странах НАТО, особенно в
Соединенных Штатах? С какой стати внутреннее дело нейтрального (запомним это
определение!) северного государства так взволновало натовскую прессу и
общественность?
Почему на громких дебатах в шведском риксдаге, состоявшихся в ту же пору, что и
суд, министр обороны, твердивший о громадном вреде, нанесенном деятельностью
полковника, так и не смог представить парламентариям ни сумму ущерба, ни хотя
бы одного-единого убедительного доказательства прямой подрывной работы
Веннерстрема против родной страны?
Почему американские спецслужбы, в обход шведских законов проводившие
собственное дознание, потребовали на суде, чтобы их данные были использованы в
качестве обвинения? Почему им вообще было разрешено присутствовать на закрытых
судебных заседаниях независимого и неприсоединившегося скандинавского
государства? Выходит, не зря проницательный разведчик и опытный военный
дипломат Стиг Веннерстрем неоднократно задавался вопросом: а существовал ли в
действительности такой феномен, как пресловутый шведский нейтралитет?
И наконец, вовсе необъяснимое: почему шведское законодательство, обычно весьма
лояльное даже к самым закоренелым рецидивистам (в Швеции отсутствует смертная
казнь, а максимальный срок заключения ограничивается десятью годами), осудило
Веннерстрема на пожизненное заключение?
За почти сорок лет, прошедших со дня вынесения приговора, перечень преступлений
шведского полковника против стран НАТО, и особенно США, давно уже стал
доступным для обсуждений в печати и обществе, а вот преступления против родного
государства так и остались тайной – не потому ли, что длинного перечня просто
не существовало? И не потому ли почти девяностопятилетнего старца Веннерстрема
по сей день держат вынужденным затворником в его собственном доме? Понятно, что,
имея вполне ясный ум, он сможет рассказать правду о том, что никогда не
работал против своей страны! Кому же захочется выносить из избы такой
застарелый сор?
А жаль! Ведь если бы законопослушные граждане узнали правду, если бы
ознакомились с истинными мотивами, толкнувшими блестящего военного дипломата на
шпионскую стезю, – многие из них действительно прониклись бы чувством
национальной гордости за талантливого и высокоидейного соотечественника.
Человек, которому от самого взлета жизни столь явно покровительствовала фортуна,
блестящий офицер, сделавший головокружительную карьеру благодаря
исключительной одаренности и родственным узам с королевской семьей, – он
оказался в числе самых молодых военных атташе, удостоенных чести представлять
военное посольство своего государства.
Волею судьбы и истории Веннерстрем в конце концов оказался в самом эпицентре
адского пламени противостояния. Бешеная гонка вооружений, навязанная нам
мировым лидером – США, – и впрямь напоминала изнуряющую спортивную гонку за
лидером. Только речь шла не о пьедестале и лаврах победителя, а о сохранении
мира на земле и безопасности человечества. Ради этих высочайших трофеев русские
вынуждены были в течение нескольких десятилетий «сидеть на заднем колесе»
агрессивного лидера, отказывая себе в экономических и материальных благах ради
развития надежных упреждающих и сдерживающих систем вооружения.
Будучи умным разведчиком и блестящим аналитиком, Веннерстрем очень быстро
разобрался в сути и понял, откуда дует ветер.
Не исключено, что особую роль в определении приоритетов сыграла и та
романтическая настроенность к социалистическим идеалам, которая после второй
мировой войны инфлюировала в большинство европейских стран, а в Швеции вообще
проросла в самостоятельное идейное учение, известное нам под названием
«шведский социализм». Стоит ли после этого удивляться, что в молохе
вооруженного противостояния Веннерстрем избрал не сторону агрессора, а другую –
ведомого, справедливо защищающего мир и покой человечества?
После десяти лет тюремного заключения отставной полковник ВВС издал
единственные свои мемуары. Выпущены они были ничтожным тиражом и совершенно
определенно разрушали раздутый властями миф о «предательстве интересов
отечества».
В своем повествовании, перемежаемом искренними размышлениями и ошеломляющими
признаниями, Веннерстрем предельно точен и откровенен. И если собрать воедино
разбросанные по разным главам отзывы, характеристики и умозаключения, можно
получить цельную картину, удивительную по мудрости и правдивости (десять лет
тюремного одиночества тому порукой), – картину «холодной войны», осмысленную
заново человеком, удаленным из жизни, человеком без надежд и будущего,
человеком, у которого уже нет нужды в политическом лицемерии и лукавстве. Вот
этот коллаж, приводимый здесь в точном переводе:
Дело обстояло так: США захватили руководящее положение в военной организации
НАТО. Этому способствовало условие, по которому главнокомандующий в Европе
должен быть американцем, а высший штабной орган НАТО – находиться в Пентагоне,
и, таким образом, вне пределов досягаемости.
Американцы в те дни хорошо осознавали свое военное превосходство. Звучали
агрессивные высказывания «ястребов» среди военных и дипломатов – все это
производило на меня грустное впечатление. Я опасался реальности третьей мировой
войны, меня беспокоили растущее политическое влияние американских военных и их
все более доминирующая позиция.
Швеция была мелкой фигурой в большой игре, а мои усилия – лишь эпизодом в
больших событиях. Впоследствии над моими усилиями насмехались, с издевкой
замечая, что я «поставил не на ту лошадь». Но если бы кто-нибудь сказал нечто
подобное в то время, я бы не принял к сведению: я играл важную роль и считал,
что она должна быть сыграна до конца.
«Успешная мимикрия – и ничего больше», – писалось позже в одной статье в США.
«Отличная обработка мозгов», – сказал уже здесь, дома, кто-то не по годам
быстро созревший. На самом деле я не был продуктом ни того, ни другого. Просто
я был одержим мыслью, что играю нестандартную, особую роль, и эта мысль росла
во мне из года в год сообразно с моими переживаниями и опытом. У меня не
возникало желания выйти из игры: я был слишком захвачен большим международным
спектаклем и своим местом за кулисами, чтобы уступить это место кому-либо
другому. Хотя из осторожности я не говорил ничего подобного. Кроме того, мне
впервые открылось что-то похожее на моральное оправдание моей скрытой от
окружения роли.
Находились «проницательные» люди, которые после судебного процесса 1963–1964
годов характеризовали мою метаморфозу термином «промывка мозгов», который можно
трактовать по-разному. Однако любое толкование выглядит поверхностно по
сравнению с точным анализом одного из моих руководителей в Центре, видевшего и
знавшего мою роль изнутри. «Проницательные» же люди со своим, вероятно,
проамериканским напором именно в «промывке мозгов» усматривали единственно
возможное объяснение, почему человек моего происхождения и жизненного пути
решил занять в «холодной войне» позицию против США.
Наверное, в то время мой выбор выглядел странным. Но я всегда был против того,
чтобы находить непонятному слишком простые и хлесткие объяснения… Сам я не могу
оценивать все так однозначно. Полагал и полагаю, что принадлежу к тем немногим,
кто действительно мог видеть обе стороны медали. Короче говоря, мне было ясно,
как думали и действовали антиподы. И сравнение тут было не в пользу США.
«Советский Союз, по мнению американцев, изрядно отстает в военном положении.
Самолеты США значительно превосходят в технике. Конечно, русские строят свои
стратегические бомбардировщики, но делают это хуже и медленнее. Они больше
работают на будущее, все вкладывая в стратегическое ракетное оружие с ядерным
зарядом. Стремятся догнать США и, таким образом, создать желаемый баланс сил.
Ракетная техника давно стала традиционной русской специализацией. Кроме того, у
них есть все, чего достигли немцы во второй мировой войне. Так что предпосылки
очень благоприятные: ядерный заряд русские могут создать быстрее, чем сами
ракеты. Исследовательская работа в целом займет не более десяти лет».
Вот в такой примерно краткой форме можно изложить содержание около десяти моих
письменных донесений.
Мне было предложено регулярно сообщать в Москву о состоянии шведского
нейтралитета, независимо от того, есть какие-либо позитивные признаки или нет.
Помню, насколько странным мне это казалось. Что за необходимость регулярно
докладывать, и почему это так крайне важно? Лишь позже, возвращаясь в самолете
домой, я припомнил Москву 1949 года и все разговоры о новом военном
планировании после создания НАТО. Вспомнил, насколько важно было тогда получить
доказательства того, что Швеция стремится к политике неприсоединения. Возможно,
и теперь военное распределение сил по-прежнему строилось так, что Швеция должна
оставаться нейтральной в случае, если «холодная война» перейдет в открытый
конфликт.
Еще одной причиной беспокойства русских стало вновь образованное
датско-западногерманское командование, так называемое «командование в зоне
Балтийского моря». Его основной целью было создание стратегии, которая помогла
бы остановить советские морские силы в случае конфликта и гарантировать доступ
в Балтийское море войскам НАТО. Штаб комплектовался в первую очередь
западногерманскими и датскими офицерами, что в глазах многих выглядело как
неприглядный союз между недавними оккупантами и оккупированными.
Это беспокойство сохранялось еще долго. Пожалуй, до того момента, когда
разразился кубинский кризис – самая серьезная конфронтация периода «холодной
войны». Установка на Кубе советских ракет среднего радиуса действия с ядерными
зарядами была рискованной политической игрой, не имеющей себе равных.
Создалась ситуация, которую можно было назвать «звездным часом» разведки,
потому что все зависело только от ее эффективности. Это касалось обеих сторон.
Американцы летали над Кубой на У-2 и фотографировали строительные и монтажные
работы. В Москве сидел Олег Пеньковский и через посредников переправлял катушки
пленок в Вашингтон. Таким образом, в США точно знали о типе оружия русских.
По-видимому, это было одним из самых престижных дел ЦРУ. И не оставалось
никаких сомнений, что новое оружие на Кубе представляло огромную угрозу
восточному побережью США.
Частокол ракет – прямо под боком противника. Почему в Советском Союзе вообще
приняли такое фантастическое решение? Это не соответствовало практике действий,
предпринимаемых до сих пор. Что за всем этим крылось? Я не переставал ломать
голову. В то, что акция направлена только на поддержку единственного в западном
полушарии социалистического режима, я не верил. Другая, более глобальная цель
должна была лежать в основе всего этого, и, кажется, со временем я понял ее.
С конца сороковых годов величайшим приоритетом Советского Союза было развитие
стратегического ракетного оружия. И теперь, очевидно, считали, что цель –
равновесие сил – достигнута, то есть США могли быть также сметены с лица земли,
как и Советский Союз. Кубинский кризис стал актом преднамеренного риска,
понуждающего к обоюдному признанию баланса сил, который отныне должен был
определять будущую политику обеих великих держав. Это привело меня к заключению,
что кубинский кризис стал финалом «холодной войны».
Вот каково было в действительности отношение Стига Веннерстрема к реальности
военного противостояния двух доминирующих стран. Его отношение к угрозе миру и
спокойствию человечества, к неблаговидной роли НАТО в развязывании гонки
вооружений и разжигании напряженности на планете. Особенно ясно шведский
разведчик видел и понимал роль лидера НАТО – самого крупного и безжалостного
стервятника – США. Многолетнее пребывание в этой стране, прекрасное знание
американских политических и военных доктрин, особенностей закулисных
правительственных и дипломатических игр – все это давало вдумчивому и
умудренному дипломату, аналитику и агенту богатую пищу для выводов,
умозаключений и прогнозов.
Пожалуй, назвать Веннерстрема просто агентом – было бы сродни тому, чтобы
Шаляпина, например, удостоить всего лишь скромным определением «певец».
Безусловно, он был не просто агентом русских, он был мощным агентом влияния в
лучшем и вдохновенном смысле этого слова. Вот почему его просто невозможно
отделить от того обобщенного образа разведчика, который создает в своих
раздумьях один из них – живущих под знаком тайны.
«Во имя чего мы работаем? – спрашивает полковник КГБ, Герой Советского Союза
Конон Молодый. И отвечает: – Не ради сбора разведывательной информации как
таковой. Конечная цель этой опасной работы – служение делу мира… Информировать
о тайных замыслах иной, зарвавшейся, державы, сообщать о возможной опасности,
предотвратить вероятное возникновение войны, не дать перевеса в военном
развитии, удержать противоборствующие страны в состоянии примерного военного
баланса – такова, нетрудно догадаться, главная задача разведчика».
Выполнению именно этой – нелегкой и благородной задачи и посвятил себя
Веннерстрем, пожертвовав ради нее, без преувеличения, всей жизнью.
И только теперь, спустя почти сорок лет, нам впервые открывается возможность
приобщиться к правде, узнать какова же она была – подлинная жизнь и судьба
видного агента ГРУ Стига Густава Веннерстрема…
Глава 2
Осенью 1933 года молодой лейтенант ВВС Веннерстрем отрекомендовался сотрудникам
шведского представительства в Риге и с их помощью устроился жить в одной
русской семье – с ребенком, собакой, домработницей и другим жильцом. Прекрасная
обстановка для познания языка. Особенно когда все поразительно говорливы.
Первый месяц прошел спокойно, без каких-либо сложностей. Старинные хутора в
предместьях латышской столицы, узенькие и по-домашнему уютные рижские улочки,
волны взморья, выкатывающие к ногам солнечные кусочки янтаря, вечерние концерты
органной музыки в Домском соборе – все это щедро питало впечатлениями душу
любознательного иностранца. Но в мыслях Стиг постоянно придерживался главной
цели – изучить русский язык.
Вскоре он преуспел в этом, однако природная пытливость толкала на поиски нового.
Со временем круг его интересов стал расширяться. Он ближе сошелся с
сотрудниками шведского посольства, которые довольно быстро вовлекли его в
лихорадочную светскую карусель дипломатического корпуса. Это была совершенно
неведомая среда, о которой ему приходилось слышать как шутливые, так и
неблагоприятные отзывы, но, к своему удивлению, он чувствовал себя в ней как
рыба в воде.
Особенно близко сложились отношения с помощником шведского военного атташе
Нильсом Стонггреном, посвятившим Стига в сферу, о которой новенький до сих пор
не ведал, – легальная военная разведывательная деятельность с использованием
дипломатической службы. Нильс внушал уважение и обладал ошеломляющими знаниями
обо всем и всех. Так Веннерстрем получил возможность познакомиться с новым
миром, наделенным ярко выраженными чертами напряженности и сенсации. И этот мир
захватил его.
Лишь по прошествии многих недель он узнал о вещах, о которых не подозревал даже
Стонггрен – или, во всяком случае, не упоминал.
А началось все с событий, казалось, не имеющих отношения к происходящему.
Точнее – с приятного знакомства. Это была девушка, студентка, которую Стиг
представлял своим знакомым довольно сложной фразой: «моя русскоговорящая
партнерша по танцам и кино». Знакомая его латышской семьи, она тоже помогала
шведу освоить русский язык.
Но, как выяснилось, в Риге проживал еще один человек, который думал и поступал
подобно Веннерстрему. Американский гражданин, ускоренно изучавший русский, он
также обзавелся приятельницей, и обе девушки, к взаимной неожиданности своих
кавалеров, оказались лучшими подругами. Так и произошло знакомство двух
иностранцев на гостеприимной латышской земле. Друг другу они отрекомендовались
просто: Стиг – Джон.
О том, что американец тоже был офицером, Веннерстрем узнал чисто случайно, и
после этого они уже совсем легко находили друг с другом общий язык. У Джона
было что рассказать о нелегальной разведке – шпионаже, который скрытно
осуществлялся прямо под носом у Латвии и России. Агенты, взятки, коды, тайные
встречи, слежки, скрытое фотографирование и многое другое. К концу этого
короткого знакомства у Стига сложилось мнение, что американец вовлечен в
деятельность английской разведки. Между делом выяснилось, что Джон закончил
языковые курсы «Интеллиджент» на французской Ривьере, а однажды в разговоре он
небрежно упомянул «Ml» и даже назвал номер. После этого сомневаться в его
интересах уже не приходилось.
Позже он вдруг пропал – исчез из жизни Веннерстрема так же неожиданно, как и
появился. Молодой офицер шведских ВВС вскоре забыл своего американского
знакомого, но все интересное, о чем поведал Джон, осталось в его памяти и
проросло в дальнейшем всходами жгучего любопытства.
Как-то, прогуливаясь в центре города, Стиг решил заглянуть в кафе. Он посещал
это местечко довольно часто и даже в самых замысловатых фантазиях не мог
вообразить, что уже тогда за ним наблюдали. Кафе было континентального типа –
очень просторное, с многочисленным оркестром и большим стендом свежих газет,
из-за которых, собственно, Стиг и стал там частым гостем. Под сострадательными
взглядами соседей по столу он заказывал традиционный шоколад со взбитыми
сливками, хотя предпочел бы кофе. Но кофе в этом заведении был, к сожалению,
чертовски плохим.
Привычки морского офицера и летчика предписывали контролировать обстановку
вокруг себя, что накладывало отпечаток и на «светское» поведение Веннерстрема.
Расположившись за столиком, он тут же начал ощупывать взглядом окружающих –
прежде всего людей, находящихся поблизости. Именно поэтому и обратил внимание
на господина, сидящего неподалеку. Тот тоже читал газету и время от времени
посматривал в сторону шведа.
У Стига от природы была хорошая память на лица, хотя и не всегда удавалось
увязать внешность человека с его именем. Но сейчас это было неважно, так как
данное лицо он вообще видел впервые. Оно легко запоминалось и выдавало выходца
из южных стран. В дальнейшем, однако, оказалось, что поверхностные наблюдения в
кафе были абсолютно далеки от истинного понимания вещей: уже тогда за кулисами
мирной, пожалуй, даже монотонной жизни молодого шведского офицера происходили
странные события, касавшиеся его примечательной, но ничего не подозревающей
персоны. О том, что это за события, он узнал значительно позднее, когда
встретил Сергея…
Сергей Иванович был в то время молодым капитаном советской военной разведки. В
его обязанности входило также и отслеживание сообщений, присылаемых из
советского посольства в Стокгольме. Содержание одного из текущих сообщений не
было особенно интересным: шведская пресса информировала читателей, что
лейтенант флота Стиг Веннерстрем направлен в Ригу для изучения иностранного
языка. И этот язык – русский.
Поразительно, насколько взаимосвязаны эпохи и события, насколько они логично и
неумолимо увлекают нас в определенном направлении. И тот, кто верит в рок,
наверняка назовет это его велением.
Почему все в судьбе Веннерстрема произошло именно так? Почему события
складывались и разрешались совсем не тем образом, который нам, потомкам и
наблюдателям, видится теперь единственно правильным? Слишком много этих
«почему». И невозможно исправить что-либо или изменить, ведь все, что
блистательному агенту было суждено, уже состоялось.
В юношестве он перенес серьезное заболевание легких. Почему именно в те
каникулы, именно тем летом, которое он, швед, проводил в Германии, болезнь
неожиданно затянулась? Ему пришлось тогда пропустить учебный год и надолго
остаться в немецкой семье. Родителям казалось, что таким образом мальчик
получал наиболее благоприятную возможность изучить немецкий и тем самым
возместить потерянный год.
В чужой стране подросток не слышал ни одного слова по-шведски и поневоле освоил
незнакомую речь. Это послужило питательной средой для дремлющего под спудом
интереса к иностранным языкам. И уже тогда пробудилось любопытство к загранице.
Почему он стал впоследствии офицером? Ведь поначалу у него не было подобных
намерений. Стиг мечтал о карьере зубного врача и уже в школьные годы начал
зачитываться специальной медицинской литературой. Правда, знакомая родителей –
известный зубной врач – заметила как-то, что его пальцы слишком коротки, да и
руки, вообще говоря, неуклюжи для столь тонкой профессии.
«Абсурд», – возразил, узнав о такой оценке, другой знакомый – тоже зубной врач,
но принадлежавший к более молодому поколению.
Годы схлынули, но, по шутливому признанию уже более зрелого Веннерстрема, у
него неизменно портилось настроение, когда приходилось посещать зубоврачебный
кабинет. Особенно если врач располагал оборудованием по последней моде и
элегантно вел прием. И если у него к тому же были квадратные руки и короткие
пальцы…
Когда Стиг стал офицером, многие думали, что этот выбор предопределила семейная
традиция. Отец, дед по матери и брат отца – все были офицерами. Но, как ни
странно, парень не испытывал гордости преемника. Наоборот, чувствовал себя
жестоко разочарованным: ведь выбрать профессию военного пришлось скорее из
чувства покорности, просто потому, что надо было кем-то стать.
И почему это оказался военно-морской флот, единственный вид вооруженных сил, в
котором тогда было хорошо поставлено изучение иностранных языков? С самого
начала Стиг отдал предпочтение летному делу, но в то время было невозможно
попасть в ВВС иначе, как пройдя предварительную службу в другом виде войск.
Изучение навигации и управление кораблем казались хорошей подготовкой для того,
кто собирается стать пилотом. Так в жизнь Веннерстрема вошел флот.
В ожидании перемещения в ВВС, в Люнгбюхед, где предполагалось получить летное
образование, он волей судьбы попал на зиму в маленький городок Карлскруну. Там
его ожидала должность преподавателя, а в придачу – непривычно много свободного
времени.
Отец и дед постоянно внушали: «Используй время для чего-нибудь полезного.
Осваивай языки: флот имеет такие хорошие курсы! Почему бы не изучить русский?
Прекрасный шанс стать редким специалистом!»
Именно это Стиг тогда и сделал. Подал заявление на курсы иностранных языков.
Дело пошло хорошо. Вскоре он стал лучшим, но, как полагал по скромности, не
потому, что обладал большими способностями, а из-за того, что было много
свободного времени.
Началась и успешно закончилась летная подготовка в Люнгбюхеде. Шел 1933 год,
когда на службу призывалось сокращенное число военнообязанных, что было
нетипично и непривычно – ведь часть офицеров на это время тоже становилась
«свободной». За полгода можно было пройти специальную подготовку по разным
направлениям, в том числе и в изучении иностранного языка за границей. Почему
судьба распорядилась так, что Веннерстрем стал одним из «освобожденных»?
Были определены стипендии, среди них одна – для изучения русского языка. Это
прельстило молодого шведа. Он подал прошение, и хорошие результаты учебы в
Карлскруне позволили ему получить стипендию. В то время русский изучали в
прибалтийских государствах, обретших самостоятельность после первой мировой
войны. Стигу выпало обучаться в столице Латвии – Риге. Вскоре сообщение об этом
прошло в маленькой газетной заметке. И даже буйная фантазия молодого щеголя не
могла бы тогда подсказать, какие последствия в будущем повлечет за собой эта
заметка…
– Веннерстрем… Это кто ж такой? Никакой информации… Пожалуй, карточку заводить
не стоит.
Работа у Сергея Ивановича была малоинтересная. Он ведал в Москве картотекой,
внося в нее иностранных граждан, которые могли бы представлять интерес для
разведки. Теперь или в дальнейшем. И картотека, надо заметить, была не
маленькая – несколько комнат в старом княжеском дворце на улице Знаменке.
Вскоре еще одно сообщение легло на стол Сергея Ивановича, на этот раз – из Риги.
Он узнал, что Веннерстрем прибыл в столицу Латвии без каких-либо служебных
обязанностей и, по-видимому, тесно связан со шведским посольством. Сергей пожал
плечами и снова отправил сообщение на обработку без каких-либо комментариев.
Через некоторое время ему вновь попала очередная бумага из Риги: «Наблюдение за
Эгоном показало, что он несколько раз встречался с упомянутым прежде
Веннерстремом».
– Черт! А вдруг между американцем и шведом есть связь? Тут уже другое дело:
теперь, голубчик Веннерстрем, милости просим в картотеку…
Конечно, в то время Стиг понятия не имел, кто такой Эгон. Лишь много позже он
узнал, что это – псевдоним Джона. И что по каким-то причинам американец в
глазах русских выглядел подозрительной фигурой. Любопытно было и другое: почему
спутницы американца и шведа оказались лучшими подругами? Еще одно из многих
«почему», толпой сопровождавших жизненный путь Веннерстрема.
Наконец настал день, когда в картотеке Сергея Ивановича Веннерстрем удостоился
не только карточки, но и новой нетронутой папки, которая в дальнейшем
запрашивалась неоднократно.
Капитан был энергичен. Затребовал у русских военных в Стокгольме фотографию
своего нового «героя». «Если это возможно», – писал он тогда деликатно. И через
несколько недель уже рассматривал фото. Сотрудник, сидевший рядом,
прокомментировал не без иронии: «Парень выглядит прямо наивняшкой! Но, может,
так и надо выглядеть, чтобы не привлекать внимания?»
Не очень-то лестно для будущего супершпиона!
Узнав позже о фото, помещенном в папку, Стиг, по его собственному признанию, не
раз ломал голову: что за снимок и откуда взялся? Объяснение напрашивалось
простое: из газетной заметки о столкновении двух самолетов, один из которых он
пилотировал. Столкновение было серьезным – летчик чудом остался жив, что и
привлекло внимание прессы. Может, русские купили копию заметки в какой-нибудь
редакции или выменяли через посредника?
Но правда открылась много позже: Сергей Иванович ездил тогда в Ригу, чтобы
осторожно понаблюдать за несколькими новыми объектами своей картотеки.
Благодаря злосчастному Эгону, Веннерстрем стал одним из этих объектов. Тогда и
появилось фото.
Конечно, поездка Сергея не принадлежала к разряду особо важных или необходимых.
Просто хороший предлог увильнуть на несколько дней от однообразной работы и
немного встряхнуться. Именно он и рассматривал Веннерстрема в тот раз в
континентальном кафе так пристально… После того, как проследил от самой
квартиры.
Глава 3
Отправил ли Сергей Иванович все данные о молодом шведе в корзину для бумаг
после того, как тот в 1934 году покинул Ригу? Теперь ответ на это достоверно
известен только жрецам тайных архивов… Наблюдали ли за дальнейшими действиями
Стига? Да, безусловно. Рутинная работа с объектом, однажды включенным в регистр.
Казался ли швед интересным «уловом»? Нет, но не исключалось, что в будущем мог
бы таким стать.
Вряд ли кто-то из советского военного аппарата в Стокгольме продолжал регулярно
докладывать о нем Москве. Там, наверняка, Веннерстрема вскоре забыли, и имя это
больше не всплывало. Но сотрудники атташата, вне сомнений, скрупулезно
выполняли повседневную работу, направляя газеты и журналы в Москву, где в
зарубежном отделе просматривали иностранную прессу и собирали любые сведения,
представляющие интерес. История поглотила имена тех, кто занимался, в частности,
шведскими газетами, имея перед собой список, в который входила пока еще мало
кому известная фамилия.
Тем не менее сведения на Стига Веннерстрема в московской картотеке с годами,
что называется, «разбухали». Со временем там накопилась богатая информация:
различные морские и авиационные высадки, сообщения о том, что швед переведен из
флота в быстро растущую авиацию, окончил высшую школу, стал капитаном, был
направлен на высшие штабные курсы – обо всем этом можно было легко узнать из
повседневной периодики.
«Облюбуй себе какое-нибудь хобби, оно делает жизнь богаче!» – этот совет Стиг
часто слышал от друзей. Но только после того, как пожил в Риге, нашел наконец
свое – изучение иностранных языков. Его прельщала карьера дипломата, он тешил
себя мыслью когда-нибудь стать военным атташе.
Постепенно изучение языков перестало восприниматься им как работа – скорее, как
удовольствие и приятное занятие в свободное время. И конечно, увлечение
молодого офицера не ускользало от внимания окружающих – в военной среде
особенно.
Но только в конце 1940 года Стигу выпало первое поручение, связанное и со
знанием языка, и с умением хранить тайны. Поручение настолько секретное, что
даже не оставило следа в картотеке Сергея Ивановича. Вот что вспоминает об этом
сам Веннерстрем:
Зимняя финская кампания была в разгаре, она бок о бок соседствовала со второй
мировой войной, приведшей в то время к разделу Польши. После получения штабного
образования я оказался в Стокгольме, где однажды утром меня застал телефонный
звонок. Помню, было необычно холодное утро. Мы как раз согревались крепким
горячим кофе, когда в наш штаб позвонил начальник отдела кадров ВВС:
– Как обстоят дела со знанием русского? Надеюсь, за время, проведенное в Риге,
ты хорошо его освоил?
– Нормально, – ответил я.
– Смог бы справиться с допросом по-русски?
– Допрос? Ну… если буду знать, о чем речь. Нужно некоторое время, чтобы
восстановить запас слов.
– Время будет. Пошлем тебя с разведывательным поручением. Загляни к нам как
можно скорей.
Предложение заинтересовало меня. Не прошло и часа, как стало ясно: предстояло
отправиться в Финляндию, в лагерь для военнопленных на пути в Таммерфорс. Нужно
было допросить русского летчика, так как шведские ВВС хотели узнать тип
самолета, на котором летал сбитый офицер. В то время это было важно – Швеция
находилась в опасной зоне. Путем переговоров Советский Союз подчинил себе
прибалтийские государства и приблизился вплотную к побережью Балтийского моря,
как это исторически уже бывало прежде. Русские подходили к Финляндии, и
неизвестно, что могло произойти дальше.
Я представлял себе допрос, как довольно неофициальное мероприятие, на котором
будет нетрудно найти с русским общий язык. Но у финнов мнение было иное. Все
происходящее смахивало на судебный процесс. Я в одиночестве сидел за столом в
переднем углу зала, а вдоль длинных стен расположились на стульях восемь
военных: по четыре с каждой стороны. Еще двое сопровождающих ввели пленного.
Всего оказалось десять свидетелей.
Они критически поглядывали на меня, ожидая, как я себя поведу. И мне это не
понравилось. Строго говоря, я совершенно не знал, как следует себя вести.
Но поскольку просто самоустраниться было невозможно, я начал действовать.
Бумага и ручка лежали на столе – воспользовавшись ими, я быстро набросал десять
вопросов. Мне это показалось хорошей идеей. Затем сигареты – очень желанные в
лагере для заключенных. Я вынул их из портфеля и положил на стол.
В том, что пленный медлил, не было ничего удивительного. Со сломанной ногой и
рукой, на костылях и в гипсе – он выглядел бледным и испуганным. Когда его
подвели к столу, он попытался встать «смирно», несмотря на костыли.
– Как себя чувствуете? – спросил я. – Вижу, вам досталось при падении.
Парень заморгал, по лицу пробежала судорога.
– Спрыгнул с парашютом, – ответил он, – и неудачно приземлился.
Я не мог отдавать приказы финнам, поэтому сам пошел и принес русскому стул, на
который он присел, вытянув вперед поврежденную ногу.
– Разговор не займет много времени, если добровольно ответите на несколько
вопросов.
Открыв блок, я достал пачку и сам зажег ему сигарету. Теперь он выглядел еще
более напуганным: бросал быстрые взгляды на свидетелей, которые с кислыми
лицами наблюдали за спектаклем.
– У меня к вам десять вопросов, – сказал я. – На семь из них ответы известны,
так что у вас нет шансов обмануть меня.
Он не отозвался. Его взгляд блуждал по лицам финнов, чей вид едва ли мог
принести утешение, а затем снова уставился на блок сигарет.
– Их вы можете забрать с собой, когда закончим. Ну, начнем?
Он кивнул, и мы приступили к беседе. Я не встретил большого сопротивления:
летчик был слишком потрясен. Он честно ответил на семь известных мне вопросов,
поэтому я счел, что остальные ответы тоже правдивы.
– И это все? – голос пленного звучал напряженно.
– Да. Пожалуйста, возьмите сигареты.
Он взял весь блок и с беспокойством посмотрел на начальника лагеря. Тот кивнул
в знак согласия.
– Вы не впервые ведете допрос, – сказал начальник лагеря, когда мы вышли. – Это
чувствуется по технике.
Комично! Но я не засмеялся: слишком большим было напряжение.
Итог своим переживаниям я подвел в коротком резюме, когда снова оказался в
рабочем кабинете в Стокгольме: «Интересно! Обогатился опытом. Улучшил знание
языка».
Правда, не успел я толком перевести дух после этой поездки, как последовал
новый телефонный звонок. Это снова был начальник отдела кадров.
– Как обстоят дела с английским? – спросил он на этот раз. – Ты ведь его тоже
изучал?
– Конечно! Штудирую кое-какую литературу, частично – специальную.
– Хорошо! Тогда по долгу службы спрашиваю: не хочешь ли стать военно-воздушным
атташе в Лондоне? Это очень хорошее предложение, если, конечно, тебя интересует
мое мнение. В 34 года… ты будешь одним из самых молодых атташе. Так как?
«Хорошее предложение» я воспринял с изрядной долей иронии. Не так-то просто
было найти кого-нибудь среди занимавших завидную должность, кто пожелал бы
пойти навстречу неизвестному будущему в Лондоне. В условиях полыхающей войны и
после падения Польши немцы были готовы бросить вызов всему континенту.
Транспортные эшелоны сплошной чередой катились от Вислы до Рейна, и вопрос,
когда они ворвутся в Западную Европу, был лишь вопросом времени.
После множества уточнений я согласился стать военным атташе и начал готовиться.
Но мало что успел, потому что неожиданно все оборвалось. Очень неожиданно: все
тот же начальник отдела кадров позвонил в третий раз:
– Министр обороны только что решил немедленно направить военно-воздушного
атташе в Москву. Впервые. Ты единственный, кто нам видится на этом посту. А для
Лондона найдем кого-нибудь еще… Время не терпит! Готов через несколько недель
отправиться в Москву?
– Это немного неожиданно. Но сейчас война, понятное дело… Разумеется, я в вашем
распоряжении.
…Москва показалась мне истинным осиным гнездом. Это было самое настоящее боевое
крещение для новичка. Дипломатический корпус разделился на три лагеря: на
полюсах – воюющие стороны, посередине – нейтралы. Не было никакого порядка и
ясности. Противники шпионили друг за другом, используя все мыслимые и
немыслимые ухищрения. В то же время все с подозрением следили за тем, что
происходило в Советском Союзе, который все еще был связан с Германией пактом о
ненападении и согласием о разделе Польши. Нейтралы выступали как посредники в
обмене информацией и, что называется, играли с темными козырями в руках. А
русские подозревали решительно всех и вся.
Какая путаница!
Помню, американки, жены послов двух стран, находящихся в состоянии войны,
тайком пробирались на дачу, чтобы встретиться. А русские частенько устраивали
грандиозные приемы, на которые одновременно приглашали представителей воюющих
полюсов, словно нарочно сшибая их лбами. Один англичанин бросил свою партнершу
посреди танца, с ужасом обнаружив, что она немка. И подобным ситуациям не было
числа.
Передо мной же стояла главная проблема, которая непосвященному могла показаться
легко разрешимой: создать широкое и надежное поле деятельности
военно-воздушного атташе. Начинать приходилось с нуля, ведь мою должность
только что ввели. И, признаюсь, это дело оказалось крепким орешком. Русские
были безнадежны в своем традиционном секретном мышлении. Их разговорчивость
равнялась нулю: идеальное «каменное лицо». Да и из прессы тоже немногое можно
было почерпнуть.
Единственный шанс – искать коллег-старожилов. Вскоре удалось все же «нащупать»,
где меня ждет наиболее доступная информация: у немцев. Установить с ними
контакт было легко – я отлично владел немецким после долгого пребывания в
Германии в юношеские годы. Их энергичный военно-воздушный атташе – полковник
Ашенбреннер – стал «моим человеком» в Москве. Мне следовало бы помнить его имя,
но, к сожалению, забыл, поскольку в немецкой среде не так легко переходят на
«ты» и называют по имени.
Однако это сотрудничество имело и определенные трудности. Мне, например, не
нравилась горделивая поза немцев после быстрого падения Франции. Впрочем,
Ашенбреннер составлял приятное исключение.
– Это только начало, – задумчиво произнес он однажды. – Но мы ведь еще не
увидели конца?..
Не нравилось мне и их всегдашнее щелканье каблуками в гитлеровском приветствии.
Хотя и тут Ашенбреннер являл собой исключение. Кроме того, он совершенно
чуждался пропагандистских лозунгов, был объективен и стыдился позиции своей
страны, когда заходила речь о еврейском вопросе.
Другими словами, Ашенбреннер был симпатичным. Но он оставался твердым, даже
закаленным человеком дела, когда речь заходила о разведке. А случалось это
довольно часто.
В кругу военных атташе обычно сведений просто так не выдают. Чаще обменивают на
что-нибудь адекватное или даже большее. «Биржа атташе» – таково было точное и в
равной степени ироничное название деятельности такого сорта.
Сначала немец был любезен и сообщил мне кое-какие сведения. Но затем любезность
внезапно оборвалась, и мне не на что было надеяться, поскольку он ничего не
получил взамен. Слава Богу, я оказался сообразительным, и этот эпизод быстро
научил меня правилам игры на «бирже атташе».
Помню, перед отъездом в Россию я нанес официальный визит министру обороны Перу
Эдвину Щельду. Он тогда порекомендовал мне не «сидеть сиднем», а пытаться как
можно больше ездить по стране. Вскоре действительно выпала возможность подать
первое прошение о выезде из Москвы. Я выбрал Киев – столицу Украины – потому,
что многие из моих коллег уже побывали там, и таким образом имелся прецедент
поездок в разрешенный район. Однако в шведском посольстве засомневались:
– Вряд ли ты получишь разрешение… Особенно после ноябрьской встречи Гитлера с
Молотовым. Сейчас разгорелся настоящий скандал из-за усиления русских войск на
Украине. Но попытаться съездить, конечно, можно.
Несмотря на вполне обоснованные опасения, разрешение я все же получил. Возможно,
свежего военно-воздушного атташе не приняли всерьез: дескать, молод, неопытен
– пусть проветрится!
В Киеве, собственно, нечего было делать, кроме как слоняться по улицам. Я не
имел права удаляться за черту города – это особенно подчеркивалось в письменном
разрешении на поездку. Но внимательному наблюдателю и на улицах можно было
отыскать кое-что интересное. Разумеется, помимо обычных туристических
развлечений. Военные автомашины, например. Те, которые не имели киевских
номеров. Я понял, что можно определить, откуда они прибыли, хотя еще не знал,
как это лучше сделать. Во всяком случае, записать их не составило труда.
Я стал также свидетелем переезда штаба армейского корпуса в реквизированное
помещение. Множество упакованных ящиков со специальной военной маркировкой
подвозили сюда на грузовых автомобилях. Находясь совсем близко, я мог легко
читать маркировки и сокращения, правда, расшифровывать их с ходу не удавалось.
Мне хотелось все записать. Но просто вытащить записную книжку у всех на виду
было невозможно, и я сделал пометки на карте, которую приобрел в киоске
киевского железнодорожного вокзала.
По возвращении в Москву я решил снова позвонить Ашенбреннеру: мне хотелось
выяснить, чего стоят мои записи.
– Хм! – оживился он. – Вполне может оказаться интересным. У нас есть
специалисты, которые наверняка определят, что это за воинские части и откуда в
них прибывают грузы.
На следующий день немец позвонил и попросил прийти. Теперь он поглядывал на
меня со значительно большим уважением. Его снисходительное отношение к
«новичку» как ветром сдуло. С многообещающей улыбкой Деда Мороза он спросил:
– Ну, чем можем быть полезны в знак благодарности?
По существу, я подарил им горячий политический материал, но понял это гораздо
позднее. Для меня же лично поездка в Киев оказалась прямым попаданием в цель:
за нее я получил от Ашенбреннера почти всю основу для дальнейшей деятельности –
информацию о структуре советских ВВС. К сожалению, в то время в Швеции о ней
имели самое минимальное представление.
Мы еще некоторое время поторговали информацией, а потом Ашенбреннер произнес с
таким видом, словно вынул из мешка рождественский подарок:
– Думаю, нам следует принять тебя в клуб.
– Клуб?!
По-видимому, само собой разумелось, что я хочу в нем находиться.
– Да, клуб черного рубля.
Черные рубли! Одна из несообразностей московской дипломатической жизни
сороковых годов. Официальный курс советской валюты невозможно было определить.
Поэтому дипломатический корпус существовал на эти самые рубли. С молчаливого
согласия русских. Некоторые посольства добывали их централизованно и делили как
своеобразную заработную плату. Но многие получали зарплату в валюте своей
собственной страны, соотнесенной с курсом рыночного рубля, после чего каждый
уже доставал себе русские деньги как мог. Чистая нелепость, на которую были
обречены и военные шведского посольства. Раздобыть рубли было, конечно, можно,
но требовалось много усилий и времени.
– Правда, твое членство в клубе будет зависеть оттого, умеешь ли ты держать
язык за зубами, – предупредил Ашенбреннер.
Это я, конечно, умел.
– Слышал, наверное, что японцы покупают исключительно дешевые рубли в Иране?
Они думают, что это их хорошо охраняемая тайна.
Нет, об этом я не слышал.
– Их военно-воздушный атташе, он же и курьер, подал нам великолепную идею:
организовать небольшой клуб. Теперь идея реализована, и я в списках – в числе
прочих. Японец покупает рубли на нашу долю. Удобно и хорошо. Хочешь с нами?
Естественно, я хотел. И вздохнул с облегчением – теперь не нужно было бегать по
Москве в погоне за купюрами.
Глава 4
В марте 1941 года Веннерстрема отозвали в Стокгольм на короткую стажировку в
штабе. Это было запланировано заранее, хотя в Москве поначалу подозревали, что,
может быть, вызов связан с переменой определенных планов. Как-никак Гитлер
входил в силу, пожар, затеянный им, уже вовсю полыхал в Европе.
За несколько дней до протокольного прощального визита Стиг был приглашен к
полковнику – шефу отдела по связям с военными атташе. Прибыв в штаб как всегда
в точное время, он поднялся на второй этаж старинного особняка и в удивлении
застыл перед огромным зеркалом, висевшим на площадке между этажами. Позже он
признался полковнику, что был поражен глубиной перспективы: создавалось
впечатление, будто идешь прямо в нее.
Впрочем, в тот день полковник не был настроен на обычные дипломатические и
лирические отступления, а прямо перешел к делу:
– Нам известно, что вы должны вернуться в Стокгольм. Помедлив, швед подтвердил:
– Да, господин полковник, вы хорошо информированы.
Это должно было выглядеть колкостью, ведь Стиг ни с кем не говорил о
возвращении, даже еще не запрашивал визу – тем не менее в Москве уже обо всем
знали. Значит, информация пришла от кого-то из русских, работавших в шведском
посольстве.
К огорчению Веннерстрема, колкость ничуть не затронула полковника. К тому же их
«обмен любезностями» прервали. Дверь отворилась, и вошел подполковник, которого
швед никогда не видел ни в штабе, ни где бы то ни было еще. Однако…
Внешность вошедшего была характерно южная. Он представился – Сергей Иванович.
Потом сел, намереваясь, видимо, начать издалека, но Стиг смотрел на него так
настойчиво, что вступительная болтовня сама собой отпала. Швед никак не мог
понять, где видел этого человека. Может, на Украине? Или в Мурманске, когда
всего несколько недель назад побывал у Северного Ледовитого океана?
Неожиданно осенило – Рига! Абсолютно непроизвольно Веннерстрема разобрал смех.
Он не мог заглушить его, хотя понимал, что это недипломатично, чтобы не сказать
больше – просто невежливо. И, разумеется, совершенно непонятно для русских
офицеров. Отсмеявшись наконец, Стиг спокойно спросил:
– Почему вы так пристально рассматривали меня в рижском кафе в 1934 году?
Очень редки случаи, когда у кого-нибудь отвисает челюсть в буквальном смысле
слова, однако именно это случилось с Сергеем Ивановичем. Он медленно покраснел.
Полковник же прореагировал на редкость спокойно:
– Невероятно! После стольких лет… Ну и память же у вас!
Веннерстрем ответил какой-то шуткой, стараясь загладить неловкость эпизода, и
разговор вскоре оживился и потек легко.
Заказали чай и шоколадные бисквиты. Русский язык шведского военного атташе был
тогда еще не слишком ровным, и, уважая гостя, хозяева перешли на немецкий.
Вскоре, правда, обнаружилось, что, несмотря на внешнюю невозмутимость,
полковник все же нервничал. Время от времени он барабанил пальцами по столу,
показывая, что чем-то озабочен.
– Итак, вас отзывают, – произнес он. – Полагаю, исходя из политического
положения?
– Лучше назовем это недостатком кадров. Надо же время от времени проходить
службу и дома…
На это объяснение русский отреагировал скептически, давая понять, что не
принимает сказанное за правду. Потом быстро переглянулся с Сергеем Ивановичем,
пытавшимся выглядеть незаинтересованно, и в довольно неопределенных, обтекаемых
выражениях заговорил о военной обстановке.
Поскольку СССР и Швеция в то время были еще вполне индифферентными,
нейтральными нациями, шведу подобная неопределенность казалась уместной. Однако
большой поддержки в разговоре он не оказал ни полковнику, ни Сергею Ивановичу.
Только редкие соглашательские «хм, хм».
Вслед за этим зашла речь о «планах агрессии». Чьих именно – не уточнялось. Но
смекалистому Веннерстрему уточнений и не требовалось – поскольку в
дипломатических кругах не говорили ни о чем другом, кроме как о немецких планах,
он решил, что в данный момент речь идет о вторжении немцев в Англию. Именно
поэтому следующий вопрос русских оказался для него совершенно неожиданным:
– Что вы знаете о Барбароссе?
Я не знал ничего. Мысли мои перебросились на моего коллегу по посольству майора
Энгельбректа Флодстрема. Он от природы выглядел угрюмым, кроме того,
акклиматизировался в России до такой степени, что при необходимости мог
изобразить типичную копию русского «каменного лица». Замечательное свойство. Я
очень захотел сделать то же самое. Но, наверняка, выглядел, как застигнутый на
месте преступления – это было видно по глазам русского полковника.
Во мне взыграла неожиданная и естественная амбиция: я захотел узнать, что же
это за Барбаросса? Но чтобы не выдать себя, лучше было вообще ничего не
говорить.
– Вы, конечно, кое-что знаете, – утвердительно произнес он. – Поскольку
постоянно общаетесь с немцами.
Это было не просто свидетельство того, насколько хорошо он информирован об
отношениях в дипкорпусе, это было к тому же желанием уколоть или упрекнуть. А
точнее – поддеть.
Впрочем, он тут же принял привычное благодушное выражение, посмотрел на Сергея,
на меня, и непонятная искра блеснула в его глазах:
– Поскольку вас можно считать старыми знакомыми, ты, Сергей Иванович,
позаботься о нашем шведском друге до его отъезда. Окажи ему немного русского
гостеприимства. Думаю, он им не избалован.
Полковник был прав! Конечно, я пытался сблизиться, но все русские, встреченные
до сих пор, были как ежи – невозможно подойти достаточно близко, не уколовшись.
Поэтому в тот момент я был счастлив получить подобное предложение.
Но уже через несколько дней я пресытился русским гостеприимством: Сергей из ежа
быстро и весело превратился в репейник. Единственное, что меня еще прельщало, –
это шанс вытянуть из него «внутреннюю информацию».
Как-то я пришел к нему в гости. Сергей получил задание прощупать, что мне
известно о Барбароссе, – это было ясно. Но по забавному стечению обстоятельств
информация пошла от него ко мне – полагая, что я знаю о немецких планах, он
незаметно для себя утратил осторожность и стал более откровенным:
– Понимаете, в воздухе запахло грозой после того, как мы узнали, что вторжение
в Англию отложено и заменено планом «Барбаросса».
Только тогда я понял: «Барбаросса» было кодовым названием нападения на
Советский Союз. Даже при самой буйной фантазии я не мог себе представить, чтобы
немцы были до такой степени безрассудны. Добровольно втянуться в военные
действия на два фронта, имея горький опыт первой мировой войны!
– Для нас жизненно важно, – продолжал Сергей, – узнать, насколько этот план
серьезен.
Мы ели икру и русские закуски, пили водку… Лишь много позже я понял, что
нахожусь не у него дома. Это было служебное помещение, имевшее вид квартиры.
Вскоре обнаружилось, что водка сделала Сергея разговорчивым сверх всякой меры.
Это развеселило мою довольно черную тогда душу. Тут-то он и рассказал мне о
Риге. Как «отслеживал» меня на расстоянии, как занес в картотеку. Хотя с тех
пор, разумеется, род его занятий переменился.
– Вы заметили что-нибудь любопытное в немецком посольстве? – спросил он «под
икру».
Надо было как-то вывернуться, чтобы побольше разжечь его интерес:
– Мне лишь ясно, что у них имеются определенные разногласия в оценке военного
потенциала Советского Союза.
– Разногласия между кем?
– Между немецким военным руководством и известными лицами здесь, в их
посольстве.
Сергей, потеряв интерес к закускам, начал записывать.
– Речь идет о высокопоставленных людях? – Выше некуда – сам посол.
– Ах да, фон Шуленбург! (Повешен после неудавшейся попытки переворота в июле
1944 года. – Он считает, что недооценивается военный потенциал Советского Союза
и боевой дух войск. Это все, что я пока знаю.
– Вам не кажется, что вы могли бы почерпнуть больше информации из своего
общения с немецкими военными?
Я напрягся: это был шанс. Шанс давления, шпионажа, вымогательства – называйте,
как угодно. Не зря я учился у Ашенбреннера.
– Что ж, если дадите мне несколько дней… Но согласно принципу: услуга за услугу.
– Конечно! Мы, разумеется, готовы оплатить…
Деньгами! Именно об этом он подумал! Но ими я не интересовался. Я хотел
получить информацию, чтобы вернуться в Стокгольм и показать, что действительно
сделал что-то. Ведь мои результаты до сих пор оставались довольно скромными, и
этого было недостаточно для «места под солнцем».
– …небольшой информацией о том, в чем я заинтересован, – успел я вставить.
Сергей испугался. Беседа приняла неожиданный для него оборот. Он глотнул водки
и принялся за бутерброд с икрой, чтобы выиграть время.
– Конечно, – сказал он после небольшой паузы. – Это можно организовать. А может,
вы лучше хотите…
– Нет, этого я не хочу.
– Ну, хорошо, тогда, пожалуй, обговорим детали.
И начался типичный закулисный торг. Он записал мои вопросы – четко
сформулированные и несложные. Ответы на них были интересны для Швеции, но
весьма маловажны в свете событий большой политики.
В ближайшие дни я встречался с немцами. Чаще всего с общительным и веселым
прежде Ашенбреннером. Теперь его трудно было узнать. Он не выглядел ни
общительным, ни веселым. Более того, он нервничал, и этим был похож на русских.
Вообще, его поведение показалось мне даже загадочным.
Может быть, он получил неприятную информацию из дома? Интересно, какого рода
эта информация и замешан ли в ней посол? Я был просто заинтригован и горел
желанием удовлетворить свое любопытство. Мало-помалу, после нескольких встреч,
причина его беспокойства постепенно стала проясняться. Оказалось, что
предостережения немецкого посольства против нападения на Советский Союз
полностью игнорировались в Берлине. Мобилизация и развертывание войск шли
полным ходом. Наиболее тревожным симптомом стало то, что посольские военные
начали сжигать часть документов.
Последняя наша встреча с Сергеем Ивановичем, кажется, удовлетворила обоих: он,
на основе моих наблюдений, сформулировал для своего руководства хорошо
мотивированный, но с русской точки зрения мало ободряющий доклад, а я получил
ответы на все интересующие меня вопросы.
Благодаря этому я смог по возвращении в Стокгольм результативно отчитаться
перед руководством. Более того, мне еще поручили подготовить специальный доклад
для очень влиятельного в ВВС человека – генерала Бенгта Норденщельда. Доклад
«попал в десятку», что вылилось в его прилюдную благодарность:
– Должен поздравить нашего военно-воздушного атташе в Москве! Необычно и
похвально, что довольно молодой офицер за короткое время смог получить так
много важной информации.
Да, знакомство с Сергеем Ивановичем оказалось весьма полезным. Хотя и чреватым
особыми последствиями… Ведь именно после открыто высказанной похвалы генерала я
стал ощущать в душе некую значимость. И это, наверняка, способствовало тому,
что случилось в темном будущем, навстречу которому я шагнул в то грозное время.
Что касается Сергея Ивановича, то больше я его никогда не видел. Он погиб уже в
начале войны.
Глава 5
22 июня 1941 года фашистские войска без объявления войны напали на Советский
Союз. Согласно стратегическим планам, дипломатический корпус почти немедленно
эвакуировался в Куйбышев. Такое бурное развитие событий опрокинуло планы
Веннерстрема и лишило его возможности вернуться в Россию. Военный атташе в
Куйбышеве уже был, и в Швеции не сочли разумным держать целых двух офицеров в
таком «захолустье». Волею судьбы Стиг остался в Стокгольме.
В Москве он представлял первое звено в своей зарубежной службе, и главной
задачей этого звена был сбор информации. Второе находилось дома – его целью
были обработка и сопоставление полученных сведений. Имелось и третье звено –
занимавшееся прикладным и практическим использованием информации в штабах и
воинских частях. Именно там и осел невостребованный военный атташе.
Составлять карты целей и детально характеризовать каждую цель, обеспечивая
шведским ВВС возможность бомбардировки, например, в оккупированной немцами
Норвегии, – было довольно увлекательной работой, соответствующей характеру
Стига. Но в то время он вряд ли мог предчувствовать, что цели еще сыграют в его
жизни определенную роль: значительно, правда, позднее и в совершенно другой,
более драматической связи.
А пока жизнь продолжалась. В Стокгольме Веннерстрем с головой окунулся в
проблемы и интересы дипломатического корпуса. С одной стороны, этому
способствовали русские: благодаря прежней аккредитации в Советском Союзе он
стал постоянно фигурировать в их пригласительных списках и часто посещал
русское посольство, даже познакомился с Александрой Коллонтай, послом
Советского Союза в Швеции и весьма заметной фигурой в международной
дипломатической жизни.
С другой стороны, его дипломатическую активность оживляли немцы. Их посольство
кишело военными, и некоторые из них приставали к общительному шведскому коллеге
так же настырно, как репьи в овраге, и порой требовалось немало усилий, чтобы
вырваться из их цепких объятий. Поначалу такое поведение немцев казалось
Веннерстрему абсолютно непонятным, но позже оно получило совершенно
естественное объяснение.
Прошло некоторое время, прежде чем я начал улавливать смысл. Сведения из Киева,
которые я сообщил Ашенбреннеру в Москве, оказались тогда настолько «горячими»,
что немецкое посольство безотлагательно сообщило их в Берлин и указало, кто
явился источником. Вплоть до того времени я был поразительно невежествен в
методах великих держав докладывать полученные сведения. В шведской системе
докладов источники очень часто обозначались как «мое доверенное лицо». Все
проходило под знаком частности. Если такое лицо хотело быть анонимным, это
уважалось. Но, как выяснилось, совсем иначе принято в зарубежной службе великих
держав: доклад должен быть абсолютно исчерпывающим и точным. Уважение к
анонимности равно нулю.
Кто-то, видимо, доложил в штаб-квартиру немецкой зарубежной службы, что в
Москве я поставлял им ценные для того периода сведения. Полагаю, немцы решили,
что то же самое я мог бы делать и в Стокгольме, во всяком случае было
совершенно ясно, что их представителям в шведской столице приказано
восстановить связь со мной. Это они и делали способом, который, право же, мог
бы быть и не таким прямолинейным:
– Что говорят русские? Что происходит в Советском Союзе? Ну, и с русской
стороны то же самое, но только менее резко:
– Как твои немецкие знакомые?
Так, в силу сложившихся обстоятельств, я и осуществлял это странное
посредничество. Но ничего значительного не произошло до конца 1943 года. До
того момента, когда русские, вроде бы «пробалтываясь» то здесь, то там, стали
организовывать «утечку» информации. Фронты начали стабилизироваться, и уже
ходили слухи об интересе русских к переговорам и сепаратному миру. Возможно,
даже в наши дни никто с уверенностью не скажет, было ли такое намерение
серьезным или преследовалась цель воздействовать на США, чтобы получить
желательно большую военную помощь. По крайней мере, достигнутой оказалась
именно эта цель. Когда однажды мадам Коллонтай собралась посетить лагерь своих
интернированных соотечественников, я был официально выделен ей в качестве
сопровождающего офицера. Естественно, я не мог избежать приватной беседы,
которая произошла у нас с ней в присутствии военного атташе, полковника Николая
Никитушева. Не будь его, я бы никогда не подумал, что встреча организована
специально. Помню, у него имелась своеобразная привычка, не очень
соответствовавшая его серьезному положению: щуриться и растягивать лицо в
разные гримасы при упоминании о чем-нибудь необычном. Это придавало чертам
некую юморную хитроватость.
– Мадам производит впечатление довольной, – высказался я нейтрально.
Коллонтай засмеялась:
– Выгляжу не такой обеспокоенной, как прежде? Действительно, фронты
стабилизируются, военное положение под контролем. Окружение гитлеровских войск
под Сталинградом означает окончательный перелом в войне. Немцы не в состоянии
нас победить. Они истощены. Война превратилась для них в бессмысленную.
Она продолжала излагать подробности в своей очаровательной манере и несколько
раз спросила, согласен ли я с ней. Я был согласен. Все это время Никитушев
многозначительно сохранял отсутствующе-хитроватую мину.
– Может быть, созрело время для перемирия и переговоров? – обронил я.
– Соглашение, почетное для обеих сторон… Об этом мы и думаем.
Она говорила еще несколько минут. Это была «утечка» информации для Стокгольма.
Или, по крайней мере, часть ее. Никитушев оставался все таким же безучастным и
хитроватым.
Мадам Коллонтай не пришлось чувствовать себя разочарованной. Вскоре ее
«сообщение» немцы получили – малыми порциями, чтобы выглядело так, как будто
они чуть ли не клещами вытянули из меня информацию. Для них это было уже
кое-что, заслуживающее доклада. Но и последнее, что они получили от меня,
потому что по их милости я попал в очень неприятную историю.
В то время полковник Карлос Адлеркройз был шефом нашей разведывательной службы.
В один из дней меня неожиданно вызвали к нему, и входя, я не подозревал ничего
плохого. Он выглядел угрюмым, сидел за письменным столом со стопкой бланков,
один из которых держал в руках:
– Ты знаешь, что мы раскрыли немецкий код и можем читать все их телеграммы?
Этого я не знал. Сам по себе факт интересный. Он мог бы послужить хорошим
доказательством того, как многое, несмотря ни на что, может осуществить
маленькое государство. Но мысли мои тут же приняли другое направление. Я
почувствовал неладное: на ум пришла манера немцев докладывать…
– Можешь позабавиться чтением вот этой телеграммы, – со значением произнес он и
дал мне бланк.
Сообщение немецкого посольства. Берлину в несколько искаженном виде докладывали
о моей беседе с русской стороной по поводу «зондирования мира». Не припомню,
чтобы когда-либо я оказывался в более неприятном положении.
– Как ты это объяснишь? – спросил он.
Оставалось только одно: рассказать, как все было на самом деле – «откровения»
мадам Коллонтай и прочее. Полковник выслушал молча. Ясно, что мои действия не
получили ни малейшего одобрения с его стороны. Но он тут же задумался о другом.
– Считаешь преднамеренной утечкой, не так ли?
– Полагаю – да, тем более что у меня есть определенные доказательства.
– И теперь ты возомнил себя неким миротворцем, – засмеялся он саркастически.
Не совсем так, но повод для подобных мыслей у меня был. Возможно, имелось
что-то большее, чем одна телеграмма, какое-то иное сообщение. Ведь немцы
получали информацию порциями. Все это мне нужно было хорошенько «переварить».
– В общем, забудем пока об этом, – снизошел наконец Адлеркройз. – Но в будущем
держи себя в руках. Смотри, чтобы у немцев не было больше поводов слать
телеграммы.
Выйдя из кабинета, я от всей души клял людей рейха: не иметь приличного кода,
на худой конец, не менять его достаточно часто, раскрыться так просто! Я
избегал их в
|
|
