Отсюда мы направились в село Дибривки. В дороге, ввиду ночи, свернули          
      и заехали в имение Серикова, в семи верстах от Дибривок. Здесь мы         
       остановились до утра.

 В имении Серикова нас нагнали наши разведчики и гонцы от других                
отрядов с радостными донесениями в основной наш штаб, гласившими                
об успехах борьбы отрядов в ряде районов и уездов. Это еще более                
подбодрило и без того бодрствовавший наш основной штаб и отряд.

 Наступало обеденное время. Я всем гонцам от других отрядов дал                
письма к их командирам и выпроваживал тех из них, кому нужно было               
 скорее возвращаться в свои районы.

 Товарищ Щусь с дежурным по отряду тем временем приготовили около               
 тридцати всадников и два пулемета на тачанках. Я со Щусем и тридцатью          
      всадниками при двух пулеметах сели на лошадей и вне дорог, полем          
      поскакали через горку в село Дибривки.

 Когда мы перескочили горку, нам открылось село. В нем оказались                
то здесь, то там уцелевшие домики. Церковь и лес говорили за то,                
что это именно село Дибривки.

 Чем ближе мы подъезжали к селу, тем яснее нам становились полуразрушенные      
          стены домов с их обгоревшими, черными верхушками. Но людей не видно   
             было. На сердце становилось тяжело при виде всего этого. Товарищ   
             Щусь и некоторые из повстанцев-дибривчан долго и молча 
всматривались                в село. Затем Щусь, всхлипывая и вытирая слезы, 
катившиеся из глаз,                как у ребенка, спросил меня:

 -- Батько, ты видишь, что сделано с селом?

 И тут же прилег на переднюю ключицу седла и замолк...

 Я повернулся к повстанцам и крикнул: "Повод!" Это заставило                
товарища Щуся снова выпрямиться в седле и, пришпорив лошадь, поравняться        
        со мною.

 Я повернулся к нему и стал тихо упрекать его за несдержанность                
перед повстанцами. В то же время я спросил его о том, как он думает             
   насчет нашего въезда в село: не вскочим ли мы в лапы врагов?

 Он был категорически против того, чтобы въезжать в село.

 -- Подскочим к мосту. Если кого-либо увидим, то расспросим, есть               
 ли неприятель в селе; если же никого не увидим, то посмотрим со                
стороны на село и возвратимся к отряду, -- сказал мне товарищ Щусь.

 Однако другие повстанцы хотели побывать на своих улицах, посмотреть            
    на стены своих домов. Это заставило нас, меня и Щуся, повернуть             
   в сторону от моста и галопом подскочить к селу с противоположной             
   стороны, в случае чего наиболее удобной для бегства.

 На этой стороне села мы встретили нескольких крестьян. Бедняги,                
настрадавшись, бросились сразу же к нам. Но ни один из них не жаловался         
       на свое положение. Лишь указывали нам на свои сожженные и разрушенные    
            дворы, и то, когда мы их спрашивали: "Как ваш двор?" или:           
     "Сожгли ли вас?" В этом лишь случае они указывали нам                
каждый в сторону своего двора и, пожимая плечами, приговаривали:

 -- Ничего, перебедуем, а все-таки не станем на сторону гетманцев               
 и их союзников, немцев и австрийцев. Будем страдать, а будем против            
    них, вместе с вами...

 Слыша от крестьян эти простые, искренние слова, я радовался и,                
отбросив все расспросы о селе, начал расспрашивать их о том, какие              
  силы врагов были в действительности в селе, когда они зажигали его?

 -- Трудно сказать вам, Батько, нам нельзя было присматриваться,                
нас избивали, -- ответили мне крестьяне.--Во всяком случае, мы должны           
     вам сказать, что немецкие и австрийские солдаты мало палили наши           
     дворы. Их палили наши украинские буржуи из хуторов да из немецких          
      колоний.

 -- Не знаете, много ли сгорело всех дворов в селе?

 -- Шестьсот восемь дворов, -- получил я ответ.

 -- А под лесом или в центре села, на площади, нет ли теперь немецких           
     солдат?