затем добить и зарыть в землю...

 Сперва я слушал их спокойно. Но под конец не выдержал. По моему                
телу пробежала дрожь и тотчас сменилась жаром. Минуту-две я волновался          
      до крайности. А когда преодолел это волнение, я спросил их:

 -- Чем же все-таки я навлек на себя такое подозрение?

 Все они уклонились от прямого ответа.

 -- Теперь, когда мы услыхали твою речь, -- уверяли они меня, --                
у нас этого подозрения уже нет. Мы только жалеем, что твои родственники         
       были настолько глупы, что боялись сказать нам правду о тебе. Мы          
      могли сегодня ночью убить тебя, товарищ, как шпиона.

 Но я чувствовал себя нервно окончательно расстроенным и, попрощавшись          
      с ними, ушел к себе на квартиру. Главари кружка проводили меня до         
       самой двери и все извинялись за задуманное ими против меня злодейство.

 *

 В скором времени я написал прокламацию к крестьянам этой же деревни            
    и расклеил ее возле сельского управления перед сельским сходом.             
   Ее читала почти вся деревня. Некоторые селяне подозревали, что ее            
    написал я, но пустили слух, что с вечера пролетал аэроплан и спускался      
          в поле на землю. А после-де кто-то видел двух матросов по улицам      
          деревни. Лишь один кулак заявил на сходе, что все это вздор, что      
          никакой аэроплан революционеров здесь пролетать не мог. Нужно, мол,   
             серьезнее присмотреться к родственнику Исидора Передерия (т. е.    
            ко мне) и сообщить об этом случае державной варте. Родственник 
Передерия,                мол, учитель, а все учителя -- крамольники, и 
прокламация писалась                не без его ума. Однако многие крестьяне 
восстали против утверждений                кулака, уверяя его, что сами видели 
двух матросов. А ночью этот                кулак, спавший на своем гумне, 
кем-то из крестьян был накрыт рядном                и сильно избит палками с 
приговариванием, чтобы не подозревал невинных                людей. А если и 
есть основание подозревать кого-нибудь в революционности,                то 
чтобы не был провокатором и не болтал.

 Соседи этого кулака говорили мне, что после происшедшего он стал               
 поучать своих сыновей, чтобы они, если что знают о врагах гетмана,             
   ни с кем об этом не говорили, потому что время настало такое, что            
    нельзя сразу понять, где правда, на стороне ли гетмана или на стороне       
         революционеров.

 Такое отношение крестьян деревни Терновки к гетману и гетманщине,              
  с одной стороны, и к революционной прокламации -- с другой, мeня              
  радовало, и я старался подойти к ним ближе.

 Теперь я начал вести между ними собеседования более положительного             
   характера и организовал из них боевую группу. В задачу ее должно             
   было входить не только группирование вокруг себя крестьян, чтобы             
   в нужный момент не отстать от других волостей и восстать против              
  гетманщины и немецко-австрийского хозяйничанья в стране, но и беспрерывные    
            нападения теперь же, до момента восстания на помещичьи усадьбы,     
           на немецко-австрийские военные транспорты, на державную варту и      
          т. п.

 В боевую группу вошло несколько человек, самостоятельно мысливших              
  о реакции на Украине. Они будировали крестьян против нее, и это               
 обстоятельство толкало меня на более решительные действия. Тем более           
     что я замечал в гуще окружавшей меня крестьянской молодежи стремление      
          к тому, чтобы как можно скорее заняться реальным делом: отучить       
         гетманские и немецко-австрийские карательные отряды от диких налетов   
             на деревни, от обысков, арестов и избиений непокорных крестьян.

 Помню, на одном из моих собеседований с крестьянами молодежь решительно        
        настаивала на том, чтобы я разработал ей план засад и уничтожения       
         этих карательных отрядов в открытом поле. Зная, что за такие действия  
              немецко-гетманские власти взыскивают со всего населения данной 
местности,                я объяснял молодежи, что разработать нужные планы 
засад и действий                нетрудно, но что такими действиями мы можем 
вызвать против себя                возмущение со стороны крестьян и этим 
утеряем их живые силы для                восстания. Молодежь возражала, что все 
население готово на жертвы,                лишь бы жертвы эти не были 
напрасными, лишь бы жертвы эти послужили                сигналами для всеобщего 
восстания трудящихся против насильников                и эксплуататоров.

 Так шли дни за днями. Я проводил собеседования. Советовал терновцам            
    не прибегать к вооруженным действиям, не взвесив их цели всесторонне