росла и развивалась гетманщина; развивалась исключительно при помощи          
      всех тех же контрреволюционных, карательных в отношении украинских        
        трудовых масс сил.

 Тяжело и больно было революционеру смотреть на этот произвол. Но               
 я -- на Украине, утешал я себя мыслью, сидя на чердаке у крестьянина           
     села Рождественки Захария Клешни, окруженный крестьянскими искренностью    
            и заботами, в особенности заботами о том, чтобы вовремя все 
доставить                от меня в Гуляйполе и привезти из Гуляйполя мне.

 Гетмано-немецкая власть на местах была, как я уже сказал, контрреволюционная   
             и реакционная власть. Жить нелегально было очень трудно. Однако    
            сознание, что я снова на Украине, снова среди ее широких степей     
           и веселых сел, среди того самого революционного крестьянского 
населения,                которое до прихода сюда Украинской Центральной рады с 
ее могущественными                союзниками и защитниками -- 
немецко-мадьяро-австрийскими контрреволюционными                экспедиционными 
армиями с такой смелой настойчивостью заявляло о                своем торжестве 
не только над несправедливостью старого царско-помещичьего                
режима, но и над несправедливостью режима полупомещичьего (керенщины            
    и Центральной рады),-- это сознание бодрило меня, рождало во мне            
    новые силу и веру в то, что революционное крестьянство терпит произвол      
          этой насильственно свалившейся на него власти лишь временно, что      
          стоит только повести энергичную пропаганду в его среде против этой    
            власти -- оно восстанет против нее с такой энергией и желанием 
разбить                ее раз и навсегда, каких враги революции в нем даже не 
подозревают.

 Произвол немецко-гетманской власти казался мне временным. Я верил,             
   что он при первом же решительном вооруженном выступлении крестьян            
    по деревням и рабочих в городах падет безвозвратно. И вот, сидя             
   на своем чердаке, я продумывал все постановления нашей конференции           
     в Таганроге, все те обязанности, которые каждый из ее членов взял          
      на себя. И я чувствовал себя счастливым оттого, что на мою долю           
     выпало продолжить идейно-руководящую роль в деле организации крестьянских  
              сил революции, деле, которое врагами этих сил тормозилось весною  
              1918 года и поэтому только не получило полного своего 
революционно-боевого                оформления и не достигло полного расцвета.

 Глубокая вера в то, что революционное крестьянство такие силы в                
себе таит, отвлекала меня от того факта, что я встречаю крестьян                
физически изнуренными, забитыми, политически придавленными в свободном          
      выражении своих мыслей и порывов, немыми и как будто совершенно           
     отчаявшимися.

 Эта вера подсказывала мне, что именно среди этих замкнутых, политически        
        и экономически бесправных и ограбленных крестьян нужно искать ту        
        силу для борьбы против гетманщины, за возрождение революции, которая    
            может проявить себя в Гуляйпольском районе повторно и более удачно  
              и окажется единственной силой Запорожско-Приазовской области, 
способной                вызвать трудящихся украинской деревни и города вообще 
на путь решительного                действия за свои исконные права на 
независимую, свободную жизнь                и вольный труд.

 Так, бодрое самочувствие мое поддерживалось несокрушимой верой                
в то, что живые силы революций в деревне велики, и опасаться, что               
 немецко-гетманская власть деморализует их окончательно и усыпит                
на долгие годы, нет никаких оснований. Нужно только действовать.                
Ибо только через действие одних сила эта пробуждается в других и                
ищет своего выявления.

 Да, да! В трудовой крестьянской семье эти силы есть, и их нужно                
организовать. Так мыслил я в эти дни и стремился как можно скорее               
 очутиться в этой семье и увидеть себя за прямым своим и ее делом.

 Да, да, нужно действовать, убеждал я себя, убеждал и тех, кто временно         
       появлялся ко мне и исчезал.

 Это душевное состояние толкнуло меня на то, чтобы, не дожидаясь                
возвращения из России остальных друзей своих, дать знать всем крестьянам        
        и рабочим в Гуляйполе, что я нахожусь недалеко от них и думаю не        
        сегодня завтра кое с кем из них видеться. Вера в гуляйпольских крестьян 
               и рабочих отгоняла от меня всякие мысли о том, что все могло 
измениться,                что крестьяне и рабочие могли отвлечься от своих 
прямых дел, определившихся                в процессе революции, и могут не 
отозваться на мое обращение к ним.                Я написал им следующее 
письмо:

 "Товарищи, после двух с половиною месяцев моего скитания по                
революционной России я возвратился снова к вам, чтобы совместно