Расспросил меня более основательно о том, почему я стремлюсь в село,        
        а не в город. Сообщил мне, что Михайлевич отрекомендовал ему меня       
         с очень хорошей стороны. На этом основании он, дескать, говорит        
        со мною совершенно откровенно. Предлагал связи в Харькове:

 -- Ведь если вы поедете на Украину с целью организации боевых повстанческих    
            групп против немецких войск и гетмана, то Харьковский район самый   
             подходящий для этого. И сейчас все анархисты и большевики обращают 
               внимание на этот район...

 На откровенность Затонского я ответил ему, что никакими посторонними           
     обязанностями я свой путь на Украину не могу загромождать. Ни в            
    одном городе задерживаться не могу и не хочу. Направляюсь на Запорожье      
          в села, где я со своими товарищами слишком много поработал, и могу    
            глубоко верить и питать надежды, что мое присутствие и готовность   
             ко всяким жертвам там в настоящее время принесут пользу для 
украинской                революции.

 -- Гм... гм... Ну тогда скажите: на какое имя и фамилию вы хотите              
  сделать себе паспорт? -- спросил меня Затонский.

 Я ему написал: Иван Яковлевич Шепель, Матвеево-Курганской волости,             
   Таганрогского округа, Екатеринославской губернии. Учитель. Офицер.

 -- Почему же вы избрали такую отдаленную от Запорожья местность?

 Я ответил:

 -- Чтобы отвести всякое желание у пограничных властей подозревать              
  меня, что я из тех районов, где революция имела наиболее яркое свое           
     практическое выражение, и чтобы не погибнуть прежде достигнутой            
    цели.

 Затонский засмеялся и сказал: "Верно". И тут же попросил                меня 
зайти к нему за паспортом через два дня.

 Это меня несколько смутило, но делать было нечего. Я попрощался                
с ним и ушел.

 Казалось, что я не получу этого паспорта и застряну если не в самой            
    Москве, то в каком-либо другом городе на продолжительное время.             
   А июль надвигался быстро, и не быть в первых его числах в Гуляйполе          
      или где-либо поблизости от него -- это значило не выполнить нашего,       
         гуляйпольцев-революционеров, таганрогского постановления и впасть      
          в общую болезнь -- отделиться от всех и вся и в одиночку путаться     
           из города в город, бесстыдно лицемеря перед незнающими тебя, будто   
             ты разъезжаешь с каким-то поручением, будто ты чем-то занят и 
что-то                делаешь в этом своем шатании. Этой болезни я не мог 
терпеть; всем                своим существом я презирал ее. Поэтому ожидание, 
пока пройдут эти                два дня, по истечении которых я должен буду 
получить паспорт, мучило                меня, в особенности когда я встречал то 
тех, то других приезжих                в Москву революционеров, которые чуть не 
все беззастенчиво лицемерили,                что они озабочены судьбами 
революции на Украине, и жили, жили, ничего                или почти ничего не 
делая; жили, как достойные бойцы после неравной,                но успешной 
борьбы с врагами. В особенности так жили люди из правительственных              
  партий большевиков и левых социалистов-революционеров. Противно               
 было смотреть на все это лицемерие. Но выйти из его пошлого омута,             
   чтобы не замечать его хотя бы среди своих близких, нельзя было.              
  Кольцо его слишком крепко охватывало в это время жизнь Москвы, и              
  из него можно было выбраться, только покинув Москву, эту бестолково           
     шумную Москву, подлинно революционный дух которой в это время постепенно   
             уже замирал во властническом политическом круговороте... можно 
сказать,                растерянную Москву, к которой я питал особую злобу, как 
к содержанке                тысяч путавшихся в ней бездельников, не 
перестававших не только                льстить, но и орать во все горло о себе 
как о неустанных работниках                движения.

 Когда по деревням и другим городам в них нуждались; когда там они              
  могли бы если не сделаться действительно неустанными работниками              
  нашего движения, то по крайней мере стать полезными для него и для            
    тех, силой которых наше движение ставит себе задачу осуществить             
   исторические цели революции, многие и многие из нас, анархистов,             
   в особенности чуть-чуть теоретически определившихся, попусту тратили         
       время на ложные потуги отыскать в анархизме что-то сверхсовершенное,     
           чему нет места в жизни настоящего. Место ему, дескать, только в      
          будущем, и то неизвестно в каких формах. Эти бессодержательные для    
            рабочего революционного анархизма потуги исказили самый смысл и     
           содержание анархистского действия в революциях "настоящего".         
       Благодаря им анархист должен теперь сознавать свое организационное