по тем или иным вопросам политики управления революционной страной.          
      Глубокой сущностью этого спора между ними, отмечал я тогда, является      
          то обстоятельство, что большевики по всему фронту Советской власти    
            начали заметно брать перевес над левыми эсерами. Этот факт, с одной 
               стороны, подбодрил большевиков на то, чтобы не считаться с 
протестом                партии левых эсеров против заключения Брестского 
договора. А с другой                стороны, перед большевиками реально встал 
вопрос о том, чтобы как                можно скорее и полностью развернуть свой 
авторитет над трудовой                революционной страной, а затем заявить 
левым эсерам, что-де они,                большевики, являются полными господами 
политического и социального                положения в стране, а потому им, 
левым эсерам, ничего не остается                делать, как только влиться в 
партию большевиков-коммунистов и заняться                более решительно 
экспериментом "научного" государственного                социализма-коммунизма. 
Или же нам, мол, с вами не по дороге.

 Такова была, по-моему, политическая ориентация большевиков по отношению        
        к своим соратникам в борьбе за захват государственной власти. Партия    
            левых эсеров не могла не замечать этого намерения партии 
большевиков-коммунистов.                Она его и замечала. Однако она 
сознавала, что фактически уже бессильна                противостоять 
большевикам. Она видела, что позорный Брестский договор                
фактически входит в силу. Другой, более сильной аргументации против             
   большевиков у нее не было. И это приближало ее как партию, мечтавшую         
       играть историческое первенство в окончательном решении судеб русской     
           революции, к неминуемому разрыву с большевиками. Вот почему она,     
           эта партия, метала гром и молнии против Брестского договора даже     
           тогда, когда он уже был подписан. Она стремилась теперь как можно    
            тщательнее затушевать то, что неминуемый разрыв с большевиками у    
            нее должен произойти в силу полного господства большевиков во всех  
              государственных и профессиональных учреждениях, господства, 
повелительно                требующего от диктаторствующей большевистской 
партии полной и единой                ее воли по всему фронту государственной 
власти. Для партии левых                эсеров было несравненно выгоднее 
показать, будто этот назревавший                разрыв с большевиками 
происходит отнюдь не по причине того, что                большевики, окрепшие 
за счет левых эсеров и вообще революционеров,                взяли перевес над 
ними и теперь, не нуждаясь больше в них как в                самостоятельных 
социально-политических силах революции, стараются                всосать их в 
свою партию или просто ликвидировать. И партия левых                эсеров 
решила оказать этим замыслам большевиков решительное сопротивление,             
   вплоть до провозглашения их контрреволюцией. Это чувствовалось в             
   речах и просто беседах левых эсеров -- руководителей крестьянской            
    секции ВЦИКа Советов. Так дело понималось и мною лично, и рядовыми          
      эсерами. Событие ожидалось многими с особым напряжением нервов.           
     Бесцеремонная позиция большевиков, которую последние, в связи со           
     своим явным партийным торжеством над эсерами в деле их обоюдного           
     властвования над революционной страной, уже не скрывали, выявляя           
     ее все ясней и понятней для масс и для несправившейся с делом организации  
              масс партии левых эсеров, эта позиция большевиков, обольщенных 
властью                и ее безответственным хозяйничаньем уже не только над 
безымянной,                слепо им доверившейся массой, но и над массой, 
большевикам не доверившейся,                над массой, осознававшей себя и 
объединявшейся под знаменем других                революционных партий и 
организаций, -- эта позиция тревожила, заставляла                нервничать 
каждого революционера, и партию левых эсеров в особенности,                
потому что она начинала понимать, что недооценила своих сил и государственных   
             организационных способностей, на основе коих она мечтала и 
революцию                "спасти", и партию большевиков оборвать, дав ей 
почувствовать,                что она одна, без блока с нею (с левоэсеровской 
партией), не справится                с революцией, что революция высвободится 
из-под ее власти... А если                революция действительно высвободится 
из-под власти, то это для социалистов-государственников                (и 
большевиков-коммунистов и левых эсеров), почти уже оседлавших                
революцию, будет прямым историческим позором...

 Но партия большевиков уже настолько опьянела от своей фактической              
  и формальной государственной власти в стране, что и подумать о чем-либо,      
          связанном с левоэсеровским политическим беснованием, не находила      
          времени. Она все решительнее толкала свои силы и связанные с ними     
           трудовые массы на то, чтобы целиком и полностью перейти на свой      
          собственный путь, который в ее партийном представлении понимался      
          как путь создания прочного "пролетарского" государства                
с такой же прочной "пролетарской" властью во главе.

 Все то, что я услыхал в Москве, за чем наблюдал и в наших анархических         
       рядах, и в рядах социалистов, большевиков-коммунистов и левых 
социалистов-революционеров,                все это меня, вовсе не 
интересовавшегося "правом" тех                или других на власть, считавшего 
спасение революции первым и важнейшим                делом в этой реакционной