Обо всем я говорил с ним совершенно свободно и откровенно, лишь                
не сказал, к какой революционной группировке принадлежу. На желание             
   максималиста узнать это я ответил тремя десятками слов:

 Зачем вам лезть в мою душу? Документы мои говорят, что я революционер,         
       и говорят о том, какую я играл роль в известном районе на Украине.       
         К контрреволюционерам я не принадлежал и не принадлежу.

 Товарищ Авдеев несколько смутился моим ответом, однако был мил                
и искренен в дальнейшем разговоре. Он спросил меня, не желаю ли                
я остаться пока что в агитотделе при краевом Совете?

 Я ответил:

 -- Я хочу работать и буду работать где угодно, кроме чрезвычайки               
 и милиции.

 Он вызвал председателя агитотдела, который через 10 минут прибыл.              
  Последний был грузин. Авдеев познакомил меня с этим грузином, "левым"         
       большевиком по убеждениям, и я был зачислен членом агитотдела, на        
        паек хлеба и на бесплатную квартиру. От квартиры я отказался, так       
         как уже нанял с Любимовым.

 В тот же день я перешел от своих товарищей из отеля и поселился                
вместе с Любимовым. Помню, мои попутчики были недовольны, что я                
от них ухожу. Но я хотел уединиться, хотя бы в ночное время, от                
споров и крика. Я вел записи о своем отступлении из Украины, о связанном        
        с ним путешествии и поэтому на возмущение товарищей я не обращал        
        внимания, тем более что эти мои товарищи нашли себе дешевые номера      
          и решили задержаться в Астрахани на несколько месяцев, тогда как      
          я должен был во что бы то ни стало быть к 1 июля на Украине, если     
           и не в самом Гуляйполе, то обязательно в его районе. Сперва товарищи 
               удивлялись и моему уединению, и моему бесчувствию к их ропоту; 
но                когда узнали, в чем дело, они начали посещать меня, во всем 
советоваться                вплоть до моего отъезда.

 За те дни, что я числился в агитотделе, я разыскал астраханскую                
группу анархистов-коммунистов. Она издавала газету "Мысли самых                
свободных людей". Товарищи из этой группы показались мне очень                
славными работниками; но они не могли развернуть своей работы: они              
  были связаны чекой. Им нельзя уже было свободно выступать с идейной           
     критикой против всех ужасов, творившихся чекой. В их бюро всегда           
     находились чекисты -- правда, не официально, а под видом рабочих           
     или интеллигентов, разочаровавшихся в той или иной идее и теперь           
     ищущих себе духовного удовлетворения в анархизме. Большинство дней         
       моего пребывания в Астрахани я и проводил то с тем, то с другим          
      товарищем из группы астраханских анархистов. Тут же, в Астрахани,         
       в газете "Мысли самых свободных людей", я поместил первое                
свое стихотворение, написанное на московской каторге, под названием             
   "Призыв" и за подписью "Скромный" (мой псевдоним                на каторге).

 За эти дни я имел возможность походить по городу, свободно осмотреть           
     развалины его зданий.

 -- Почему он так разрушен? Что здесь, жестокие уличные бои были,               
 что ли? -- спрашивал я и у своих товарищей, и у официальных максималистов      
          и большевиков. И получал один ответ.

 Во время революции здесь восстание против царской власти и власти              
  Временного правительства делали кавказцы. В их представлениях революция       
         тесно связана в ее практической стороне с грабежом. Они жгли 
буржуазные                дома, жгли магазины. Требовалась большая 
организационная сила и                энергия со стороны революционеров, чтобы 
очистить от этой примеси                принципы революции.

 И действительно, кто мог взглянуть на этот город в то время, тот               
 мог бы сказать, что спасение другой его части от разрушения стоило             
   колоссальных усилий тем, кто вел за собой массы угнетенных властью,          
      оскорбленных и униженных обратным грабежом со стороны буржуазии           
     всех видов, которая, под покровительством власти, совершала его            
    над этими массами.

 Однако возвращусь к моему агитотделу. За неделю, что я в нем числился          
      и ходил на его совещания, я заметил, что за мною следят, что-то           
     подмечают. Но, не показывая виду, я набрался нахальства: наравне           
     с другими видными членами агитотдела вносил свои поправки по тем           
     или другим вопросам, вмешивался в споры об экономической и политической    
            стороне жизни страны. И это как будто проходило мне. Но проходит    
            день, другой, третий, я сдержан, но определенно говорю 
красногвардейцам,                уходившим на петровский боеучасток фронта