Москве  и  москвичах.  Да, так  тогда говорили,  особенно Лазарь
Моисеевич Каганович  любил  подхалимские  эпитеты такого  рода,  они  тотчас
подхватывались всеми, и  получался гулкий  отзвук,  прокатывавшийся  эхом по
всей Москве. Это восхваление с течением времени нарастало.
     Вспоминаю, как  проходил XVII  съезд  ВКП(б),  на котором я был  избран
членом Центрального Комитета партии. Скажу о технике голосования при выборах
членов ЦК. Она произвела на меня сильное впечатление своей демократичностью.
Были  выдвинуты  кандидаты,  затем  занесены  в  список,  бюллетени  розданы
делегатам  съезда.   Правда,  возможности  для  выбора   было  предоставлено
делегатам  мало: кандидатов занесли в  список  столько, сколько и необходимо
было избрать  в  состав ЦК  его  членами и  кандидатами,  далее  --  членами
Ревизионной  комиссии, и  ни на одного человека  больше или  меньше. Каждому
делегату  предоставлялась  возможность  выразить свое отношение  к тому  или
другому  кандидату,  то есть оставить его  в  списке  или  вычеркнуть. После
получения  бюллетеней  для  голосования  делегаты  сейчас  же  разбредались,
присаживались   и  штудировали  списки:  решали,  кого  оставить,   а   кого
вычеркнуть. Некоторые товарищи (судя по личному наблюдению) довольно усердно
занимались этим  делом. Сталин же демонстративно на  глазах  у всех, получив
списки, подошел к  урне и  опустил  туда  не  глядя. Для меня этот  поступок
выглядел как-то  по-особому. Только потом я понял,  что ни одной кандидатуры
без благословения Сталина не  было в списки занесено, поэтому еще раз читать
их ему не было никакой необходимости.
     Один  из  эпизодов  произвел  на  меня  удручающее  впечатление.  Перед
голосованием Каганович инструктировал нас, молодых, как относиться к спискам
кандидатов,  причем  делал  это  доверительно,  чтобы  никто  не  узнал.  Он
порекомендовал   вычеркнуть  из  списков  тех  или  иных  лиц,  в  частности
Ворошилова  и Молотова,  а мотивировал  тем,  что не должно  получиться, что
Сталин получит меньше голосов,  чем  Ворошилов,  Молотов  или  другие  члены
Политбюро.  Говорил,  что  это  делается из  политических  соображений, и мы
отнеслись  к  такому призыву с  пониманием. И все-таки это произвело на меня
плохое  впечатление. Как же так? Член  Политбюро, секретарь ЦК и Московского
комитета партии,  большой авторитет для нас, и  вдруг рекомендует заниматься
столь недостойной для члена партии деятельностью.
     При голосовании  и подсчете  голосов  техника  дела тогда  была  такой:
объявлялось  число  голосующих  и количество  голосов, поданных  за  каждого
кандидата. Помню,  что  Сталин не  получил всех голосов: шесть человек,  как
объявили, проголосовали  против. Почему я хорошо  это  запомнил? Потому  что
когда  произнесли "Хрущев",  то  у  меня тоже  не  хватило шести голосов.  Я
почувствовал себя  на седьмом небе:  против меня  проголосовали только шесть
делегатов, против Сталина  --тоже  шесть, а  кто  же  такой я в сравнении со
Сталиным?   Я  считал  тогда,  что  подсчет  голосов  реально  соответствует
действительности. Многие другие товарищи получили по  нескольку десятков или
даже, по-моему, по сотне голосов  против. Получивший  абсолютное большинство
голосов считался избранным.
     В тот период я довольно часто имел возможность непосредственно общаться
со  Сталиным,  слушать  его  и получать от  него прямые указания по тем  или
другим   вопросам.   Я   был  тогда   буквально   очарован   Сталиным,   его
предупредительностью,  его вниманием, его осведомленностью, его заботой, его
обаятельностью и честно восхищался им.
     В  ту пору все  мы  были очень  увлечены  работой, трудились  с большим
чувством, с наслаждением, лишая себя  буквально всего. Мы  не  знали отдыха.
Очень  часто  на  выходные  дни, когда еще  они  были  (потом  они исчезли),
назначались либо  конференции,  либо совещания, либо массовки.  Партийные  и
профсоюзные работники всегда находились с массами: на заводах, на  фабриках,
работали с воодушевлением, жили же довольно скромно, даже более чем скромно.
Я,  например,  материально  был  обеспечен лучше, когда  работал рабочим  до
социалистической  революции, чем  тогда, когда являлся секретарем Московских
городского и областного комитетов партии.
     Главное для  нас состояло в  том,  чтобы наверстать  упущенное, создать
тяжелую  индустрию   и  оснастить  Красную  Армию  современным  вооружением,
находясь  в  капиталистическом  окружении, превратить  СССР  в  неприступную
крепость. Мы помнили слова Ленина, что через  10 лет существования Советской
власти  страна  станет неприступной, жили одной  этой мыслью  и ради нее. То
время,  о  котором  я вспоминаю,  было  временем  революционных  романтиков.
Сейчас, к сожалению, не то. В ту пору никто и мысли не допускал, чтобы иметь
личную дачу: мы же коммунисты! Ходили мы  в  скромной одежде, и я  не  знаю,
имел  ли кто-нибудь  из нас две  пары ботинок.  А костюма, в современном его
понимании, не  имели: гимнастерка, брюки, пояс, кепка,  косоворотка  -- вот,
собственно, и вся наша одежда.
     Сталин  служил  и в этом хорошим примером. Он носил летом белые брюки и
белую  косоворотку с  расстегнутым воротником. Сапоги  у  него были простые.
Каганович ходил  в военной гимнастерке, Молотов -- во  френче.  Внешне члены
Политбюро вели себя скромно и, как это виделось, все свои силы отдавали делу
партии, страны, народа. Некогда даже было читать художественную  литературу.
Помню, как-то Молотов спросил меня: "Товарищ Хрущев, Вам удается читать?". Я
ответил: "Товарищ Молотов, очень мало". --  "У меня тоже так получается. Все
засасывают  неотложные  дела, а  ведь читать  надо.  Понимаю, что  надо,  но
возможности нет". И я тоже понимал его.
     С каким трудом я вырвался, придя из Красной Армии в 1922 г., учиться на
рабочем факультете! Не дав мне закончить рабфак, меня послали на партработу.
Только  п