алеты. И это тоже было  сделано. Были построены отдельные туалеты.
И все это придумал тоже Сталин.
     Помню, как тогда  не то на совещание,  не то на  конференцию  съехались
товарищи  из провинции.  Эйхе18  (он  тогда,  кажется,  в  Новосибирске  был
секретарем  парторганизации) с  такой  латышской  простотою спрашивал  меня:
"Товарищ  Хрущев, правильно ли  люди говорят, что вы занимаетесь уборными  в
городе Москве и что это -- по поручению товарища  Сталина?".  "Да, верно, --
отвечаю, -- я занимаюсь туалетами и считаю, что в этом
     проявляется забота о  людях,  потому что туалеты в таком большом городе
-- это заведения, без которых люди не могут обходиться даже в таких городах,
как  Москва". Вот такой эпизод, казалось бы, мелочевый, свидетельствует, что
Сталин и мелочам уделяет внимание. Вождь мирового рабочего класса, как тогда
говорили,  вождь  партии,  а  ведь  не  упускает  из  виду   такую  жизненно
необходимую мелочь для человека, как городские туалеты. И это нас подкупало.
     Еще  отдельные  эпизоды,  которые  связаны  с деятельностью  Сталина  и
характеризуют  его.  Помню,  однажды на заседании Политбюро  встал несколько
необычный  вопрос  об  одном  лице,  командированном  Внешторгом в  какую-то
латиноамериканскую страну. Подошла очередь данного  вопроса.  Вызвали  этого
человека. Пришел он, очень растерянный с виду, лет тридцати пяти. Начинается
обсуждение. К  нему обращается Сталин: "Расскажите нам все, как было, ничего
не  утаивая". Тот  рассказывает,  что приехал в эту  страну делать  какие-то
заказы. Сейчас  я точно уже не помню,  от какой организации и куда он ездил.
Но  не  это  главное.  Тут  интересно,  как  реагировал  Сталин.  А  человек
продолжает: "Я зашел  в ресторан поесть.  Сел за стол, заказал обед.  Ко мне
подсел какой-то  молодой человек и спрашивает:  "Вы из России?". --  "Да, из
России".  --  "А как  вы относитесь  к музыке?".  -- "Люблю  послушать, если
хорошо  играют на скрипке". -- "А что вы приехали  закупать?". -- "Я приехал
закупать  оборудование". --  "А  вы  в России  служили  в  армии?".  -- "Да,
служил". --  "В каких частях?". -- "В кавалерии, я кавалерист, люблю лошадей
и сейчас, хотя уже не служу".  -- "А  как вы стреляете? Вы же были военным".
-- "Неплохо стреляю". А назавтра мне перевели,  что было обо  мне написано в
газетах.  Я  просто  за  голову  взялся.  Оказывается,  это  был  журналист,
представитель  какой-то  газеты,  но он  не  представился мне, а я  по своей
неопытности стал с ним разговаривать и отвечать на  его вопросы. Он написал,
что приехал такой-то, что будет размещать  заказы на такую-то сумму (все это
был вымысел),  что любит ездить верхом, настоящий  джигит, хороший стрелок и
спортсмен, стреляет  вот так-то и попадает туда-то на таком-то расстоянии, к
тому же скрипач, и т. д.  Одним  словом, столько было написано чепухи, что я
ужаснулся, но сделать  уже ничего  не мог. Через некоторое  время посольство
предложило  мне, чтобы я  возвратился на Родину. Вот я приехал и  докладываю
вам, как это было.  Очень прошу учесть,  что было  сделано  без  какого-либо
злого умысла".
     Пока он рассказывал, все хихикали и подшучивали над ним,
     особенно лица,  приглашенные со стороны.  Но  члены  ЦК  и  Ревизионной
комиссии, которые всегда присутствовали на заседаниях, вели  себя сдержанно,
ожидая, что же  теперь будет.  Когда  я посмотрел на этого человека, мне его
стало  жалко:  он  оказался жертвой собственной  простоты,  наивности, а как
скажется  на нем  разбор дела на заседании Политбюро?  Человек  этот говорил
очень чистосердечно, но смущался. Сталин  же приободрял его: "Рассказывайте,
рассказывайте", причем  спокойным, дружелюбным тоном. Вдруг Сталин  говорит:
"Ну,  что же,  доверился  человек  и  стал  жертвой  этих разбойников  пера,
пиратов...  А  больше ничего  не было?". "Ничего". --  "Давайте считать, что
вопрос  исчерпан.  Смотрите,  в  дальнейшем будьте поосторожнее".  Мне очень
понравился такой исход обсуждения.
     После этого объявили перерыв. Тогда Политбюро  заседало долго, и час, и
два,  и  больше,  делали  перерыв, после чего все уходили  в другой зал, где
стояли столы со стульями и подавался чай с бутербродами. Тогда было голодное
время  даже для таких людей, как  я,  занимавших довольно высокое положение,
жили мы  более чем скромно, даже не всегда можно было вдоволь поесть  у себя
дома.  Поэтому,  приходя  в  Кремль,  наедались  там досыта  бутербродами  с
колбасой и ветчиной, пили сладкий чай и пользовались всеми благами как люди,
не избалованные яствами  изысканной  кухни.  Так  вот,  когда  был  объявлен
перерыв и все пошли в "обжорку", как мы между собой в шутку ее называли, он,
бедняга, продолжал сидеть, настолько,  видимо,  потрясенный неожиданным  для
него исходом дела, что, пока ему кто-то не сказал об окончании заседания, он
не двигался с места.
     Мне очень понравились такая человечность и  простота Сталина, понимание
им души человека. Казалось ведь,  что человек уже обречен,  раз поставлен на
обсуждение  этот вопрос.  Думаю, что,  наверное,  пришло  какое-то донесение
Сталину,  после чего  Сталин  сам  поставил этот вопрос  на Политбюро, чтобы
показать, каков он и как решает такие дела.
     Еще один эпизод.  Это произошло, наверное, в 1932  или 1933 году. Тогда
возникло в обществе движение, как мы тогда их называли, отличников. Лыжники,
рабочие Московского электрозавода, который занимал тогда  передовое  место в
столице, решили  совершить лыжный поход из  Москвы  в Сибирь или  на Дальний
Восток. Они  благополучно его завершили, возвратились и были представлены  к
наградам. Их наградили  какими-то значками или  даже  орденами.  И, конечно,
было вокруг этого много  шума. Потом туркмены решили на конях прискакать  из
Ашхабада в Москву
     и тоже совершили свой  переход.  Их тоже встретили  с  почетом, одарили
подарками  и  опять же  наградили.  Потом  и в  других  городах  и