тношение людей к себе.
     Когда я поставил вопрос об уходе на учебу и попросил отпустить меня, то
даже  решение не сразу было принято. После заседания Бюро некоторые товарищи
зашли ко мне и говорят:  "Ты действительно хочешь учиться или  у тебя, может
быть, с Демченко не выходит? Ты скажи нам открыто". Говорили с  намеком, что
поддержат меня, если у  меня с Демченко не выходит дело и плохо складываются
отношения. Я отвечал: "Нет, прошу правильно  понять меня. У  меня с Демченко
наилучшие отношения. С таким  человеком, как Демченко, я готов бы работать и
дальше, но хочу учиться". -- "Ну тогда другое дело, мы тебя поддержим". И на
следующем заседании было принято нужное решение.
     Я  уехал в Москву. Там тоже встретил  трудности,  потому  что у меня не
было достаточного руководящего хозяйственного стажа. В Промышленной академии
товарищи  говорили, что  я не  подойду  им, и  рекомендовали идти  на  курсы
марксизма-ленинизма при ЦК партии. "А здесь, --  говорят, -- создано учебное
заведение для управляющих, для директоров". Пришлось мне побеспокоить Лазаря
Моисеевича Кагановича (он был секретарем ЦК) и попросить, чтобы ЦК поддержал
меня.  Я добился своего:  меня поддержал Каганович,  и таким образом  я стал
слушателем Промышленной академии.
     Поселился  я  тогда в общежитии  на Покровке, в доме No 40. Он и сейчас
там стоит. Не знаю только, что в этом здании находится.  По тому времени это
было хорошее общежитие; коридорная система, отдельные комнаты. Одним словом,
идеальные  условия.  Учебное  здание  Промышленной  академии  помещалось  на
Ново-Басманной, это тоже недалеко. Я не  пользовался  трамваем, ходил пешком
через  Земляной вал и  прямо через  переулок, где был, кажется.  Дом  старых
большевиков, потом  сворачивал  на  Ново-Басманную  налево.  Дорога занимала
всего несколько минут: такой ежедневный небольшой моцион.
     Начал я учиться. В  академии люди были очень разные и по партийности, и
по общей подготовке. Многие  окончили сельскую школу и  знали только  четыре
действия  арифметики,  а  с  другой  стороны, там  были люди, которые  имели
среднее образование.  А  я пришел, окончив рабфак:  это  считалось  --  имею
среднее образование. Наша группа была подобрана довольно-таки  сильной. Но у
нас имелись один-два таких товарища, которые отставали по математике,  и они
нас   тянули  назад.  Народ  взрослый,  упорный,  поэтому  не  преподаватель
требовал, чтобы  человек  учился, а  человек сам требовал от  преподавателя,
чтобы тот его  учил. Но на  все требуется время. Бывало,  не его  вызывали к
доске, а он сам идет к ней, мучает преподавателя, потому что  ему  непонятны
те или другие математические формулы. Мы же сидим и возмущаемся,  что  и нас
держат, потому что для нас это уже пройденный этап.
     Так было и в 1929 году. А когда я пришел в академию  осенью 1930 г., то
столкнулся  с  таким явлением. В академию попало очень много людей, которые,
собственно,   не   особенно-то   хотели  учиться,   но  в  силу  сложившихся
политических  условий вынуждены  были оставить  хозяйственную, партийную или
профсоюзную  деятельность.  Вот  они  и расползались по  учебным заведениям.
Промышленная академия стала буквально уютным уголком, где могли отсиживаться
такие люди, потому  что  стипендия приличная, столовая  неплохая и общежитие
хорошее: у каждого  --  комната,  а некоторые  маститые хозяйственники имели
возможность получить две комнаты и устроиться там с семьей.
     Шефствовал тогда  над  Промышленной  академией Куйбышев2,  председатель
Госплана.  Ну что могло быть  выше? Уважаемый и влиятельный человек, который
действительно  поддерживал  Промышленную  академию.  То был  как раз  период
острой  борьбы с "правыми". "Правые"  развернули  свою  деятельность: Рыков,
Бухарин, Угланов3. Они повели борьбу, и очень сильную. Руководство партийной
ячейкой  академии  было в руках  "правых". Секретарем  ячейки был  Хахарев4,
довольно влиятельный  человек, с дореволюционным партстажем, кажется, с 1906
или 1907 года. Сам
     он  из Нижнего Новгорода,  известный  человек,  прошел подполье. Вокруг
него   группировалась  эта,  так  сказать,  старая  гвардия.  Но   она  была
пораженной:  ведь  она   выступала  против  генеральной  линии  партии.  Она
группировалась  вокруг  Бухарина  и поддерживала его, поддерживала Угланова,
поддерживала Рыкова против Сталина и против Центрального Комитета партии.
     Мы пришли с Юга.  У нас было довольно большое землячество (донбассовцы,
днепропетровцы, луганчане, артемовчане,  харьковчане). Мы стояли на позициях
Центрального Комитета. Завязалась борьба, и я тоже довольно активно втянулся
в  эту  борьбу.  Главным образом меня тогда  поддерживал  Табаков.  Он  тоже
позднее  безвинно  погиб, его расстреляли. По  национальности он  был еврей,
очень  хороший  коммунист. Я  его узнал,  когда он был директором треста,  а
потом --  объединения по  производству керамики для металлургии. В  Донбассе
находился   Красногоровский  завод  огнеупоров   для  облицовки  доменных  и
мартеновских печей, и Табаков занимался этим делом. У меня с ним установился
хороший контакт, он опирался на Юзовскую организацию, и тут-то в академии мы
сошлись с ним. У нас существовало единое партийное мнение, и другие товарищи
нас  поддерживали,  например,  Аллилуев  с  Дальнего  Востока.  Он и сейчас,
кажется,  жив, пенсионер. (Этот Аллилуев ничего общего  с Аллилуевым, тестем
Сталина,  не имеет,  просто  однофамилец.) Были  у нас и другие  товарищи, и
довольно-таки большая группа, но все  же  мы оставались в меньшинстве. Может
показаться, что я отвлекаюсь. Казалось бы, какое это имеет отношение к теме?
Я ведь хотел говорить о  Сталине,  о его роли.  Но это как раз  имеет прямое
отношение к теме.
     В  Промышленной  академии  развернулась  борьба  за  генеральную  линию
Центрального Комитета против "правых" и зиновьевцев, а потом право-левацкого
блока Сыр