ли  дань в
пользу  государства, потому что  не  получали  полной  оплаты  за  продукты,
которые  сдавали. Но была именно такая система поставок. Те колхозы, которые
не имели  скота, получали льготу, но у них была  земля, они ею пользовались,
но уже неравноценно получали за поставки по сравнению с колхозами, у которых
имелись  все  отрасли  сельского хозяйства,  в  том  числе животноводство  и
птицеводство.
     Когда я в  первый раз внес такое предложение,  а потом собрался в Киев,
Сталин вызвал меня и говорит: "Вот  вы докладывали свои предложения, я хотел
бы, чтобы дело  было  ускорено. Вы  не уезжайте, а кончайте  дело здесь, нам
надо  скорее принять  решение".  Это  было  еще  в  1939  году. Когда  я ему
представил предложения,  он их  подписал и сказал:  "Жаль, что вы не сделали
этого  три  года  назад". Он  видел,  что  надвигается  угроза Гитлеровского
вторжения и  у  нас нет  уже времени,  чтобы  использовать это прогрессивное
законодательство.
     Как-то разработал я предложения  по вопросам  поставок шерсти и  кожи и
прислал  их Сталину. Он вызвал меня  и говорит: "Вы,  кажется, что-то  новое
предложили?".  "Да, -- говорю,  --  предложил  вот  то-то". "Ну, и что же?".
Отвечаю:  "Разослали  по  всем областям и краям  запросы,  чтобы  учесть  их
мнения".  Я считал, что  это в порядке вещей.  Этими  вопросами занимался  в
Совнаркоме Микоян, и это  его было предложение -- разослать. Я не  видел тут
никакого противоречия. Действительно,  перед тем, как принять такое решение,
надо  запросить  мнение  людей,  которые  работают на местах, знают  местные
условия и которым придется выполнять постановление.
     Сталин же воспринял это по-другому. Он был нездоров, вскочил с постели,
начал ругаться, вызвал Микояна и накричал на него. Назавтра  этот проект был
утвержден. А мне  он  сказал: "Вот разослал  он ваше предложение,  а о своих
проектах, которые он  проводит, ни у кого мнения не спрашивает. Эти проекты,
которые  вы сейчас  внесли, прогрессивные. Но  они  же  идут  в  отмену  тех
решений, которые были разработаны и  приняты по  предложению Микояна".  Я не
думаю,  что у Микояна были какие-то  задние  мысли.  Я  с  большим уважением
отношусь  к  Анастасу Ивановичу. У всех у  нас есть свои недостатки, ни один
человек не  лишен  слабостей. Имел  их  и  Анастас Иванович. Но это честный,
хороший, умный, способный, много сделавший полезного  для нашей  партии, для
нашего государства человек. Микоян,  видимо,  не  руководствовался  желанием
затормозить или опрокинуть мое предложение,  а действительно хотел проверить
его.  Возможно, что он чувствовал, что мои предложения идут на смену закону,
который разрабатывался под его руководством.
     Сталин  всегда  поддерживал  то, что  было полезно  для  государства  и
партии. Работая на больших постах,  я имел возможность вносить, с моей точки
зрения,  много нового и прогрессивного. В этих вопросах чаще всего  встречал
поддержку Сталина, хотя другой раз этой поддержки и не получал. Но  чаще это
случалось уже после войны, обычно это  получалось в результате влияния Берии
и Маленкова.  Я  убежден,  что  с  их  стороны  такое  негативное  отношение
возникало из зависти.
     Во время  войны Маленков поднялся. Его  значение  возросло. Он  вошел в
состав  Политбюро19.  В  своей  основе  это  совершенно  бесплодный человек,
типичный канцелярист-писака. Он мог хорошо написать  проект  решения сам или
же имел таких людей, которые быстро работали и составляли хорошие резолюции.
Но его бумаги отражали то, что уже имелось на практике, и не  делали ни шагу
дальше.   С   дорожки,  проторенной  сегодняшней  действительностью,  он  не
сворачивал.  Считаю, что такие  люди не  только бесплодны, но  и опасны. Они
закостенели сами и  умертвляют  все  живое,  если оно  выходит  за  пределы,
которые уже  обозначились.  Позже я вернусь к некоторым конкретным мыслям по
этому вопросу.
     Я немного вышел за рамки задачи, которую поставил перед собой: оставить
свои воспоминания о пути, пройденном  мною  вместе с  партией, со Сталиным и
под  его  руководством,  отметить  все положительное в  Сталине  (хочу  быть
совершенно  объективным)  и беспощадно заклеймить  и осудить  то, что считаю
вредным для  партии. И  сейчас еще давит нас  эта вредная практика,  которую
внедрил  Сталин. Она вредна  не только  потому,  что  было истреблено  много
лучших людей в партии, она еще вредна и потому, что  отложила какой-то пласт
в  сознании  людей, в  их  умах, особенно у ограниченных людей. Она  создала
какие-то шоры, что вот, мол, другого пути не было, что только так можно было
победить  при  построении  социализма, создании  индустрии, в перевооружении
армии и создании условий для разгрома гитлеровской Германии.
     Это довольно примитивное понимание.  Я бы сказал,  рабское: обязательно
должен кто-то стоять с хлыстом  и бить этим хлыстом направо и налево. Только
тогда  рабов  можно заставить  делать что-то, а иначе они  взбунтуются.  Это
просто поразительная, рабская психология!  Если встать на  такую позицию, на
которой стоят
     некоторые ограниченные  люди, то окажется, что репрессии, которые  были
применены Сталиным, были исторически неизбежны; что победы, которые  одержал
народ, оправдывают  эту кару. Как же тогда верить в народ? Выходит, не народ
является  творцом  истории, а какая-то  личность?  Только она может  достичь
поставленной цели. Это неверие в  народ,  неверие в рабочий класс, неверие в
партию. Не знаю, как  назвать  такое  понимание.  Ему  противостоит вся наша
советская практика, история нашего народа.
     Октябрьская  революция была  совершена  не из-под хлыста  Ленина,  а по
призыву его разума. Народ пошел за Лениным, потому что поверил ему. Поверил,
потому чт