что иное, как «finis Germaniae» [326]  [327] .
 Теперь же он находился в состоянии войны с Англией.

 ПРОМЕЖУТОЧНОЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ III: НЕУДАВШАЯСЯ ВОЙНА


 Гороскоп предвещает не мир, а войну.

    Адольф Гитлер.



 Война как конечная цель политики. – Перевернутый фронт. – Заблуждение 
относительно позиции Англии? – Расставание с политикой. – Те же путчистские 
замашки. – Ужесточение идеологии. – Мотивы. – Импровизированная война. – 
Концепция блицкрига. – Последовательность стремления Германии стать мировой 
державой. – Нарушение последовательности. – Гитлер – это не Вильгельм 111. – 
Раздел Польши и разгул террора в ней. – Война, ставшая необратимой. 

 Вопрос, кто виновен во второй мировой войне, совершенно очевиден; тем не менее,
 порой предпринимаются попытки при помощи надуманных схем представить его как 
дискуссионную проблему. В этих случаях объективность суждений историка 
приносится в жертву апологетике или же склонности испытать остроту ума в 
обосновании того, что не может быть обосновано, примером тому может служить 
подход А. Дж. П. Тейлора. Поведение Гитлера в ходе кризиса, его вызывающая 
дерзость, тяга к обострению ситуации и большей катастрофе, которая столь явно 
доминировала в его реакции на события, в силу чего вся воля западных держав к 
компромиссам оказывалась блокированной, делают всякий вопрос о виновном 
излишним. Эта война была детищем Гитлера в самом широком смысле: его политика 
последних лет, строго говоря, весь его жизненный путь были сориентированы на 
нее; не будь войны, они внезапно лишились бы цели и последовательности, и 
Гитлер не был бы тем, кем был.
 Он как-то сказал, что война является «конечной целью политики»  [328] . Это 
положение относится к основополагающим максимам его мировосприятия. Лежащие в 
его основе идеи он развивал все вновь и вновь в многочисленных высказываниях, в 
публикациях, речах и беседах: политика, по его мнению, есть обеспечение 
«жизненного пространства» того или иного народа; испокон веков необходимое 
«жизненное пространство» можно было завоевать и удержать лишь при помощи борьбы,
 следовательно, политика была своего рода перманентным ведением войны, 
вооруженное столкновение было лишь его высшей степенью – «сильнейшей и самой 
классической формой» не только политики, но, как считал Гитлер, и жизни вообще; 
пацифизм же испортил бы людей, «их место опять заняли бы звери», которые 
неукоснительно подчиняются законам природы  [329] . «С тех пор как Земля 
вращается вокруг Солнца, – сказал он в декабре 1940 года поверенному в делах 
Болгарии Драганову, обратившись к патетически поэтизированному стилю, – пока 
существуют холод и жара, плодородие и бесплодие, буря и солнечный свет, до тех 
пор будет существовать и борьба, в том числе среди людей и народов… Если бы 
люди остались жить в Эдеме, они бы сгнили. Человечество стало тем, что оно есть,
 благодаря борьбе». В одной из своих «застольных бесед» во время войны, он 
заявил, что мир, продолжающийся дольше 25 лет, вреден для нации  [330] .
 В этих мифологизирующих сферах его мышления право развязывать войну давали не 
жажда власти, потребность в славе или революционная уверенность в своей миссии 
спасителя, Гитлер даже назвал ведение войны ради захвата природных богатств 
преступлением. Лишь мотив «жизненного пространства» разрешает браться за оружие,
 но в чистой форме война была независима и от этого, являясь просто всемогущим 
исконным законом смерти и жизни, завоеванием одного другим, неистребимым 
атавизмом: «Война – самое естественное, самое обыденное дело. Война идет всегда 
и повсюду. У нее нет начала, нет конца в виде мира. Война – это сама жизнь. 
Война – всякая схватка. Война – исконное состояние»  [331] . Не поддаваясь 
чувству дружбы, идеологиям и не считаясь с нынешними союзами, он порой заявлял 
в «застольных беседах», что в отдаленном будущем, когда будет реализована 
задуманная Муссолини программа разведения лесов, может быть, придется воевать и 
с Италией  [332] .
 В этих представлениях следует искать причину того, что национал-социализм не 
располагал утопией, а обладал лишь видением; Гитлер считал образ великого, 
всеобъемлющего порядка в мире всего-навсего «смешной выдумкой»  [333] . Даже 
его мечты о мировой империи достигали пика не в панораме гармонического века, – 
они были полны звона оружия, бунта и волнений, сколь бы далеко ни простиралась 
в будущем власть Германии, где-нибудь она все равно наталкивалась бы на рубеж, 
где надо воевать и проливать кровь, где происходила бы закалка расы и 
постоянный отбор лучших. «Мы оцениваем число собственных потерь, определяем 
масштабы возможного успеха и переходим в наступление, – писал он в своей 
„Второй книге“, – совершению независимо от того, Остановится ли оно в десяти 
тысячах километров от нынешних рубежей или в одной тысяче километров. Какого бы 
предела ни достигал наш успех, он всегда будет лишь исходной точкой для новой 
борьбы». Эта почти маниакальная зафиксированность на понятии и идее войны 
свидетельствовала о гораздо большем, чем о социал-дарвинистском подходе, – она 
вновь показывала, в какой степени Гитлер и национал-социализм порождены 
впечатлениями войны; последние в равной степени определяли их чувства, их 
практику отправления власти и их идеологию: мировая война, имел обыкновение