правительства. Все еще задетый вторжением Гитлера в Прагу, Чемберлен решился в 
конце марта на своего рода шаг отчаяния: на основании некоторых 
неподтвержденных известий о внезапном немецком нападении на Данциг, он запросил 
Варшаву, не возражает ли Польша против объявления британской стороной о 
гарантиях; и вопреки предупреждениям некоторых своих более проницательных 
соотечественников, считавших «ребячески наивным и одновременно неджентльменским 
шагом предлагать государству, которое находится в таком положении как Польша, 
обострение отношений с таким сильным соседом, как Германия»  [261] , Бек 
незамедлительно согласился: для принятия этого решения ему, как он позже 
заверял, потребовалось не больше времени, чем надо было, чтобы стряхнуть пепел 
сигареты. 31 марта Чемберлен выступил после этого со знаменитым заявлением 
перед Палатой общин, что Англия и Франция «в случае какой-либо акции, которая 
явно угрожает польской независимости, … считают своим долгом незамедлительно 
оказать польскому правительству всю имеющуюся в их распоряжении помощь»  [262] .

 Это обещание поддержки ознаменовало поворот в политике той фазы: Англия решила 
безусловно дать отпор экспансионистским устремлениям Гитлера, где бы, когда бы 
и в каком бы вопросе они ни проявлялись. Это было чрезвычайное и внушающее к 
себе уважение решение, которому в такой же степени не хватало мудрости, в какой 
оно обладало пафосом. Источник его возникновения – аффект разочарованного 
человека – был слишком явным, и его критики уже самого начала указали на 
присущую ему проблематичность: оно не требовало от поляков ответных гарантий на 
тот случай, если Гитлер нападет на какую-нибудь другую европейскую страну, не 
заставило их вступить в переговоры о помощи с СССР, соучастие которого должно 
было иметь решающее значение, и кроме того отдавало вопрос о войне и мире в 
Европе на решение группке упрямых людей с обостренными национальными чувствами 
в Варшаве, только что действовавших заодно с Гитлером против Чехословакии и 
предавших принципы независимости, на которые они теперь столь рьяно ссылались.
 Принятое Чемберленом 31 марта решение заставляло, однако, и Гитлера по-новому 
взглянуть на вещи. В британских гарантиях он видел не только полномочия 
эксцентричным полякам втягивать как им заблагорассудится Германию в военные 
действия; еще более существенным был тот момент, что Англия в его глазах теперь 
окончательно определилась как противник, который не давал «зеленый свет» в 
направлении Востока и явно был исполнен решимости вступить в схватку не на 
жизнь, а на смерть. Большой мандат у буржуазных держав против Советского Союза 
– теперь это было ясно – получить было нельзя, что, следовательно, ставило под 
вопрос всю его концепцию. Судя по всему, этот последний мартовский день дал ему 
толчок для того радикального поворота, который намечался с конца 1936 года в 
различных высказываниях, но все оттягивался: теперь он действительно переходил, 
как он сказал незадолго до того, к «ликвидации своего юношеского труда»  [263] 
: он не только прекратил ухаживание за Англией, которое было отвергнуто, но и 
сделал вывод, что, отправляясь на завоевание «жизненного пространства» на 
Восток, он всегда наткнется на Англию, и ему придется сперва победить островное 
королевство. Из стремления избежать войны на два фронта вытекало, таким образом,
 еще одно следствие: надо добиваться временного взаимопонимания с завтрашним 
противником. Обстоятельства сложились так, что поведение поляков открывало 
теперь перед ним такую возможность: союз с СССР стал достижимым.
 Политика Гитлера в последующие месяцы была строго последовательным 
широкомасштабным маневром по осуществлению этого поворота и созданию новых 
фронтов в Европе в соответствии с его тактическими соображениями. Адмирал 
Канарис, который был у Гитлера, когда поступило известие об английских 
гарантиях для Польши, вспоминал*, что Гитлер воскликнул:» Я заварю им такое 
сатанинское зелье, что у них глаза на лоб полезут»  [264] . Уже "на следующий 
день он использовал спуск на воду линкора «Тирпиц» в Вильгельмехафене для того, 
чтобы выступить с речью против британской «политики окружения» Германии, 
угрожал «государствам-сателлитам, единственная задача которых – быть орудиями 
против Германии» и объявил о расторжении германо-английского морского договора:

 «В свое время я заключил с Англией соглашение, морское соглашение. Оно 
основывается на имеющемся у всех нас горячем желании не воевать с Англией. Но 
это желание может быть только обоюдным. Если у Англии такого стремления больше 
нет, то практические предпосылки этого соглашения таким образом исчезли. 
Германия воспринимает это абсолютно спокойно! Мы уверены в себе, потому что мы 
сильны, потому что сплочены… Тот, кто не имеет мощи, лишается права на жизнь!»  
[265] .

 Все лично встречавшиеся с Гитлером в это время рассказывают о его яростных 
нападках на Англию  [266] ; министерство пропаганды дало указание в начале 
апреля изображать Англию самым опасным противником Германии. Одновременно 
Гитлер прекратил переговоры с Польшей, статс-секретарю Вайцзеккеру он поручил 
передать другой стороне, что прежнее предложение было единственным и 
неповторимым, тем самым делался намек на предъявление новых, пока еще неясных 
претензий; словно чтобы подчеркнуть серьезность ситуации, он внезапно стал 
опять проявлять интерес к положению немецкого меньшинства в Польше, которым он 
пренебрегал в те годы, когда оно вместе с евреями было основной жертвой старых 
обид и шовинистического гонора поляков.
 Самым серьезным выводом, который сделал Гитлер из нового положения, явилась 
все-таки директива вермахту от 3 апреля, которая получила кодовое название 
«План Вайс»: