австрийской внешней и экономической политики на курс рейха. Настало время обеда,
 и возбужденно жестикулировавший Гитлер превратился, по рассказам Шушнига, как 
ни в чем не бывало, в любезного хозяина, но во время заключительной беседы он в 
ответ на замечание австрийского канцлера о том, что он по конституции своей 
страны не может давать никаких окончательных обещаний, распахнул дверь и, 
выставив Шушнига, криком, в угрожающем тоне позвал генерала Кейтеля. Когда 
последний вошел и, закрыв дверь, спросил, что приказывает фюрер, тот ответил: 
«Абсолютно ничего! Посидите здесь!» Немного позже Шушниг подписал обязательство 
выполнить предъявленные требования. Приглашение Гитлера на ужин он отклонил. В 
сопровождении Папена он выехал через границу в Зальцбург. За всю поездку он не 
произнес ни слова. Зато беспечно болтал Папен: «Да, фюрер может быть и таким, 
теперь вы сами видели. Но когда вы приедете в следующий раз, говорить будет 
гораздо легче. Фюрер может быть обаятельным»  [181] . В следующий раз Шушниг 
попал в Германию под конвоем, путь его лежал в концлагерь Дахау.
 Берхтесгаденская встреча значительно стимулировала деятельность австрийских 
национал-социалистов. Серией дерзких актов насилия они как бы уведомляли, что 
скоро придут к власти, все попытки Шушнига организовать хоть какое-то 
сопротивление запоздали. Чтобы оказать «в последний час» противодействие 
открытому распаду власти, он решил вечером 8 марта провести в следующее 
воскресенье, 13 марта, плебисцит, благодаря которому перед лицом всего мира 
хотел опровергнуть утверждение Гитлера, что за него большинство австрийского 
народа. Но Берлин тут же нажал на него, и он отказался от своего замысла. По 
настоянию Геринга Гитлер решил в случае необходимости принять против Австрии 
военные меры, после того как Риббентроп доложил из Лондона о нежелании Англии 
воевать за этот роковой реликт Версальского договора; без Англии, как он знал, 
не выступит и Франция; только у Муссолини, как казалось некоторое время, 
поглощение Вены немцами вызвало бы раздраженную реакцию. После всего 
случившегося Гитлер направил в среду 10 марта принца Филиппа Гессенского с 
написанным от руки письмом в Рим, в котором говорилось об австрийском заговоре 
против рейха, угнетении патриотически настроенного большинства и угрозе 
гражданской войны. В конце концов как «сын австрийской земли» он не может сложа 
руки смотреть на происходящее, продолжал он, теперь он решил восстановить 
законность и порядок на своей родине. «Вы, Ваше Превосходительство, поступили 
бы так же, если бы речь шла о судьбе Италии». Он заверял Муссолини в своей, как 
он писал, прочной симпатии и нерушимости границы по Бреннеру: «Эта граница 
никогда не подвергнется каким-либо изменениям»  [182] . После нескольких часов 
возбужденной подготовки, вскоре после полуночи, была издана директива № 1 по 
операции «Отто»:

 «Я намерен, если другие средства не приведут к цели, осуществить вторжение в 
Австрию вооруженными силами, чтобы установить там конституционные порядки и 
пресечь дальнейшие акты насилия в отношении настроенного в пользу Германии 
населения.
 Командование всей операцией я принимаю на себя… В наших интересах провести всю 
операцию без применения силы, в виде мирного ввода войск, который будет 
приветствовать население. Поэтому избегать всяких провокаций. Но если будет 
оказано сопротивление, то сломить его силой оружия со всей беспощадностью…
 На границах Германии с другими государствами пока что никаких мер 
предосторожности не принимать»  [183] .

 Самоуверенный, лапидарный тон документа почти полностью скрывал атмосферу 
истерии и колебаний, в которой он возник. Все рассказы людей из окружения 
Гитлера говорят об исключительной путанице решений, бестолковой неразберихе, в 
которой оказался Гитлер во время этой первой экспансионистской акции в своей 
карьере. Множество скоропалительных, неверных решений, холерических взрывов 
раздражения, бессмысленных телефонных звонков, приказов и указаний об их отмене 
сменяли друг друга в течение немногих часов между воззванием Шушнига и 12 
марта: по всей видимости, давали себя знать «расшатанные нервы», которые Гитлер,
 вопреки своему намерению, не смог «привести в порядок». Он возбужденно 
требовал от военного руководства разработать за несколько часов план операции, 
контрпредложения Бека и позже фон Браухича он раздраженно отверг, затем он 
отменил свой приказ о переброске частей, а потом вновь распорядился выполнять 
его, и в добавление к этому – заклинания, угрозы, недоразумения: Кейтель 
говорил позже о «мучительнейшем времени»  [184] . И если бы Геринг в нужный 
момент не взял инициативу в свои руки, то мир бы, вероятно, увидел, сколько 
невротической неуверенности и метаний проявляет Гитлер в ситуациях, связанных с 
большой напряженностью. Но Геринг, который в силу своей замешанности в «деле 
Фрича», был во всех отношениях заинтересован в акции и ее эффекте дымовой 
завесы, энергично толкал колеблющегося Гитлера вперед. Спустя годы Гитлер со 
всем восхищением психически неустойчивого человека перед хладнокровной 
флегматичностью своего соратника, почти запинаясь, заметил: «Рейхсмаршал 
пережил вместе со мной очень многие кризисы, он в ситуациях кризиса холоден как 
лед. Лучшего советника, чем рейхсмаршал, в периоды кризиса не найти. В эти 
времена рейхсмаршал проявляет жестокость и хладнокровие. Я всегда замечал, что 
в критические, судьбоносные моменты он не останавливается ни перед чем и тверд 
как сталь. Лучшего советчика не найдешь, никак не найдешь. Он прошел вместе со 
мной через все кризисы, самые суровые кризисы, он был холоден как лед. Всегда, 
когда дела принимали совсем опасный оборот, он был холоден, как лед…»  [185] 
 На следующий день, 11 марта, Геринг ультимативно потребовал отставки Шушнига и 
назначения новым федеральным канцлером Зейс-Инкварта. Во второй половине дня по