проходила наибольшая часть моего труда в течение двенадцатилетнего служения 
моему народу».

 Оба документа были подписаны 29 апреля, в четыре часа утра. С них сделали три 
копии и пытались в течение дня разными путями вынести из бункера. Одним из 
курьеров был полковник фон Белов, адъютант Гитлера от люфтваффе, взявший еще и 
письмо для фельдмаршала Кейтеля, это было последнее письменное послание Гитлера,
 и кончалось оно весьма примечательными фразами:

 «Народ и вермахт отдали в этой долгой и суровой борьбе все до последнего. Это 
было гигантской жертвой. Но многие злоупотребляли моим доверием. Измена и 
предательство подрывали силу сопротивления в течение всей войны. Поэтому мне не 
суждено привести мой народ к победе. Генеральный штаб сухопутных войск был 
несравним с генеральным штабом времен первой мировой войны. Его усилия далеко 
отстают от усилий действующей армии…
 Усилия и жертвы немецкого народа в этой войне были так велики, что я не могу 
поверить, что они могли быть напрасными. И впредь должно быть целью завоевание 
немецкому народу пространства на Востоке»  [714] .

 Не раз в течение последних недель Гитлер высказывал опасение, как бы ему не 
пришлось стать «экспонатом в московском зоопарке» или же главным действующим 
лицом в «поставленной евреями пьесе»  [715] . Эти опасения еще более усилились, 
когда днем 29 апреля пришло известие о конце Муссолини. За два дня до того дуче 
был схвачен партизанами в деревушке близ озера Комо и без долгих разбирательств 
расстрелян вместе со своей любовницей Кларой Петаччи, их трупы привезли в Милан 
и повесили вверх ногами у бензоколонки на Пьяццале Лорето, где кричащая толпа 
осыпала их ударами, оплевывала и забрасывала камнями.
 Под впечатлением от этого известия Гитлер начал готовиться к собственному 
концу. Со многих лиц в своем окружении, в том числе со своего слуги Хайнца 
Линге, своего шофера Эриха Кемпки и командира личного самолета Ханса Баура, он 
взял обещание позаботиться о том, чтобы его останки не попали в руки врагу. 
Предпринимавшиеся им приготовления производили эффект последней демонстрации 
присущего ему на протяжении всей его жизни стремления к самозасекречиванию, и 
едва ли мыслим больший контраст, нежели между подготавливаемой сейчас Гитлером 
смертью чуть ли не исподтишка и концом Муссолини, который призвал еще 
оставшихся у него сторонников занять вместе с ним позиции в Вальтелине и 
«умереть там с солнцем на лице»  [716] .
 Гитлер опасался также, что приготовленный яд не принесет быстрой и 
гарантированной смерти. Поэтому он приказал проверить действие снадобья на 
своей овчарке. Около полуночи Блонди заманили в туалет бункера, фельдфебель 
Торнов, собаковод Гитлера, раскрыл ей пасть, а профессор Хаазе, входивший во 
врачебный персонал, сунул туда ампулу с ядом и щипцами раздавил ее. Минуту 
спустя зашел Гитлер и безучастно оглядел труп собаки. После этого он попросил 
обитателей двух соседних бункеров собраться для прощания в зале совещаний. С 
отсутствующим видом он обошел всю шеренгу, молча протягивая каждому руку; 
кто-то что-то говорил ему, но он не отвечал или же беззвучно шевелил губами. 
Утром, в три часа с небольшим, он велел отправить телеграмму Деницу, 
содержавшую сетования на недостаточную активность войск и в очередной раз 
требовавшую – что имело вид какого-то запоздалого жеста – действовать «самым 
скорым и беспощадным образом против всех изменников».
 Однако это было, по всей вероятности, лишь новой попыткой еще раз оттянуть 
приближение конца, прожить еще несколько часов в ожидании, когда поступит ответ,
 построить еще одну, самую последнюю фикцию: из всех «тяжелейших решений» его 
жизни предстоящее – хоть он не раз называл это пустяковым делом – было, надо 
думать, самым тяжелым. Как обычно, в конце дня он провел совещание. Безучастно 
было им принято к сведению, что советские войска уже заняли территорию 
Тиргартена, Потсдамерплац, а также метро у Фоссштрассе в непосредственной 
близости от рейхсканцелярии. Затем он приказал достать двести литров бензина. В 
два часа ночи он поел в обществе своих секретарш и кухарки; это был как раз тот 
момент, когда два советских сержанта под немецким заградительным огнем 
водрузили красное знамя на куполе находящегося поблизости рейхстага. Когда с 
обедом было покончено, Гитлер велел созвать своих ближайших сотрудников, в том 
числе Геббельса, Бормана, генералов Бургдорфа и Кребса, а также своих секретарш,
 фрау Кристиан и фрау Юнге, и нескольких ординарцев. Вместе с женой он пожал 
каждому руку, а затем, молча и ссутулившись, исчез за дверью своей комнаты. И 
вот, как будто бы эта жизнь, которая столь во многом определялась 
постановочными замыслами и строилась в расчете на яркие эффекты, и не могла не 
завершиться безвкусным финалом, как раз в этот момент, если верить 
свидетельствам очевидцев, в столовой рейхсканцелярии начались танцы, которые, 
наверное, должны были таким насильственным путем снять нервное напряжение 
последних недель. И даже неоднократные настойчивые напоминания, что фюрер 
готовится к смерти, были не в силах остановить их  [717] . Было 30 апреля 1945 
года, около половины четвертого.
 А что случилось затем, однозначно выяснить уже невозможно. По показаниям 
большинства из оставшихся в живых обитателей бункера, раздался 
один-единственный выстрел. Сразу же после этого начальник команды охранников СС 
Раттенхубер зашел в комнату. Гитлер сидел, скорчившись и с залитым кровью лицом,
 на диване, с ним рядом – его жена, на ее коленях лежал револьвер, которым она 
не воспользовалась; она приняла яд. Советские авторы, напротив, как правило, 
утверждают, что Гитлер покончил с собой, приняв яд. Однако их противоречивые