мнении, – заявления о вере в конечную победу и, наконец, стал, смягчая свои 
амбиции, чуть ли не умолять того хотя бы выразить надежду на «успешное 
продолжение» войны: «Если бы Вы, по меньшей мере, сохранили надежду, что для 
Вас еще не все потеряно! – заклинал Гитлер своего министра. – Вы же должны 
иметь надежду!… я  уже этим был бы доволен». Но Шпеер продолжал молчать. Резким 
тоном, дав ему на размышление двадцать четыре часа, Гитлер отпустил Шпеера, 
спасшегося от роковых последствий только изъявлением своей личной преданности 
фюреру – тот был так растроган, что вернул ему даже часть отобранных полномочий 
 [683] .
 Примерно в это же время Гитлер в последний раз покидает бункер и выезжает на 
позиции на Одере. В «фольксвагене» он добрался до замка близ Фрайенвальде, где 
его ожидали офицеры и генералы штаба 9-й армии. Старый, ссутулившийся человек с 
седыми волосами и изрезанным морщинами лицом с трудом выдавливал из себя 
подобие улыбки, которая должна была вселять уверенность. Стоя у покрытого 
картами стола, он говорит окружавшим его офицерам, что русское наступление на 
Берлин должно быть остановлено, что тут дорог каждый день, каждый час, чтобы 
произвести страшное оружие, которое и внесет перелом в войну, – таким был смысл 
его призывов. Один из офицеров подумал при том, что Гитлер похож на человека, 
вышедшего из могилы  [684] .
 Тогда как наступление советских войск действительно удалось на какое-то время 
приостановить, Западный фронт рухнул уже окончательно. 1 апреля была окружена в 
Рурской области группа армий фельдмаршала Моделя, и уже 11 апреля американцы 
вышли к Эльбе. За два дня до того пал Кенигсберг. А на Одере в это время 
русские готовились к штурму Берлина.
 В те лишенные какой-либо надежды дни Геббельс, как свидетельствовал он сам, 
читал вслух павшему духом фюреру, чтобы его подбодрить, «Историю Фридриха 
Великого» Карлейля, выбрав из нее как раз ту главу, где описывались тяжелые дни 
короля в зиму 1761 – 1762 года:

 «Про то, как сам великий король не видит больше выхода, не знает больше, что 
ему делать, как все его генералы и государственные мужи убеждены в его 
поражении, как враги уже переходят от побежденной Пруссии к своим повседневным 
делам, как будущее представляется ему беспросветным и он в своем последнем 
письме министру графу Финкенштайну устанавливает для себя срок: если до 15 
февраля не наступит перелом, то он бросит все и примет яд. И далее Карлейль 
пишет: «Отважный король, погоди еще немного, и твои мучения кончатся, уже 
восходит за тучами солнце твоего счастья, которое вот-вот покажется». 12 
февраля умерла царица [685] , и свершилось чудо Бранденбургского дома. У фюрера,
 сказал Геббельс, были слезы на глазах»  [686] .

 С приближением конца склонность искать знаки и надежды вне реальности вышла за 
рамки литературы, заполнила все вокруг и в очередной раз продемонстрировала 
покрытую флером современности иррациональность национал-социализма. Лей 
сделался в эти первые дни апреля страстным ходатаем за некоего изобретателя 
«лучей смерти», Геббельс обращался за советом к двум гороскопам, и в то время 
как американские войска вышли уже в предгорья Альп, отрезали Шлезвиг-Гольштейн 
и была сдана Вена, из противостояний планет, восходов светил и их двойных 
прохождений вновь мерцали надежды на великий перелом во второй половине апреля. 
И вот, будучи еще во власти этих параллелей и прогнозов, вернувшийся во время 
воздушного налета после поездки на фронт Геббельс, поднимаясь при свете 
пожарища по ступенькам своего министерства пропаганды, узнал, что умер 
американский президент Рузвельт. «Он был в экстазе», как вспоминал потом один 
из офицеров, и тут же приказал соединить его с бункером фюрера: «мой фюрер, я 
поздравляю Вас, – кричал он в трубку. – Звезды предсказывают, что вторая 
половина апреля принесет нам переломный момент. Сегодня – пятница, 13 апреля. 
Это переломный момент [Со слов фрау Хаберцеттель, одной из секретарш министра 
пропаганды, см. ее рассказ в книге Тревора-Роу-пера: Trevor-Roper Н. R. Hitlers 
letzte Tage, S. 118.
 О "лучах смерти" Лея см.: Speer A. Op. cit. S. 467 f.]!» В самом же бункере 
Гитлер собрал уже в это время министров, генералов и функционеров, всех этих 
скептиков и маловеров, которых в последние месяцы ему приходилось то и дело 
принимать, чтобы преподать им «сеанс гипноза», и, захлебываясь, по-старчески 
путаясь в словах, довел до них известие: «Вот! А вы не верили…» [Speer A. Op. 
cit. S. 467; оттуда же взят  и последующий рассказ о состоянии Гитлера.] Еще 
раз ему показалось, что Провидение демонстрирует свою надежность и удостоверяет 
этим последним великим вмешательством закономерность тех многочисленных 
счастливых стечений обстоятельств, что случались в его жизни. В течение 
нескольких часов в бункере царило шумное праздничное настроение, в котором 
перемешались облегчение, благодарение, и чуть ли не снова уверенность в победе. 
Но долго удержаться это чувство уже не могло, как вспоминает Шпеер, «Гитлер 
сидел в своем кресте опустошенный, словно испытавший освобождение и 
одновременно вновь оказавшийся в плену, и все же он производил впечатление 
безнадежности».
 Один из забытых министров-консерваторов, входивший в кабинет в 1933 году, 
услышал даже в тот день «шелест крыльев ангела истории, пролетевшего через 
комнату»  [687] , и едва ли можно найти более подходящие слова, чтобы 
охарактеризовать наступившую почти на всех уровнях столь явную отчужденность от 
реальности. Смерть Рузвельта не оказала никакого воздействия на ход военных 
событий. Три дня спустя советские войска, введя в бой два с половиной миллиона 
солдат, 41 600 орудий, 6250 танков и 7560 самолетов, начали наступление на