пристяжных, которых потом отпихнут пинком ноги». Но его дальнейший курс 
противоречил его же намерениям.
 Таким образом, часто упоминаемый «Гарцбургский фронт» – это скорее понятие из 
области политической мифологии, чем факт действительной истории. Он считается 
одним из главных доказательств той теории заговора, которая в предыстории 
«третьего рейха» видит цепь тёмных махинаций, а при всём том даёт ослепить себя 
блеском орденских звёзд, сюртуками и сословными претензиями, презиравшимися 
Гитлером с гораздо большим на то правом; но прежде всего этот «фронт» считается 
саморазоблачением заговора между Гитлером и крупным капиталом.
 206. Несомненно, между вождём НСДАП и некоторыми влиятельными 
предпринимателями существовал целый клубок связей. Верно и то, что партия 
извлекала из этих связей и материальную выгоду, и увеличение престижа. Но все 
это прежде доставалось – столь же долго и даже в гораздо больших масштабах – и 
разваливавшимся партиям центра. Ни прирост числа голосов у НСДАП, ни потери 
голосов другими партиями не объяснить одним только богатым покровительством. Не 
раз Гитлер жаловался на сдержанность предпринимателей и говорил, что Муссолини 
«его борьба доставалась легче, поскольку на его стороне была итальянская 
промышленность… А что делает немецкая индустрия для возрождения немецкого 
народа? Ничего!» [215] Ещё в апреле 1932 года он был поражён тем, что таявшая 
на глазах Немецкая народная партия получала от промышленников более крупные 
суммы, чем его собственная, и когда Вальтер Функ к концу года предпринял 
поездку по Рурской области с целью выклянчивания средств, то только однажды 
получил взнос в 20—30 тысяч марок. Надо сказать, что объём такой помощи вообще 
часто преувеличивается. Если считать реальной сумму около 6 миллионов, 
полученную за период между 1930 г. и 30 января 1933 г., то никто даже за сумму 
вдвое большую не сумел бы финансировать партийную организацию с почти 10 
тысячами местных групп и разветвлённым руководящим аппаратом, с почти 
полумиллионной частной армией и двенадцатью щедро оплаченными предвыборными 
кампаниями 1932 года: как установил Конрад Хайден, годовой бюджет НСДАП 
составлял в то время 70—90 миллионов марок, и именно цифры такого порядка 
позволяли Гитлеру время от времени не без иронии называть себя одним из 
крупнейших руководителей немецкой экономики. [216] 
 Не случайно теория заговора даже в своих серьёзных свидетельствах тяготеет к 
понятиям широким и неточным, сводя «весь» капитал с НСДАП, в то время как на 
уровне псевдонаучной полемики в Гитлере всерьёз видят «с трудом поднятого из 
низов и дорого обошедшегося политического кандидата» некоей закулисной 
капиталистической «нацистской клики», её «человека по связям с общественностью» 
[217] . На деле же интересы отдельных предпринимателей и отраслей явно не 
совпадали между собой. Как крупные экспортёры, биржевые круги и владельцы 
больших универмагов, так и химическая промышленность и старинные семейные фирмы 
Круппа, Хеша, Боша или Клекнера по крайней мере до 1933 г. относились к 
гитлеровской партии с весьма заметным предубеждением, обусловленным главным 
образом экономическими мотивами. Я уж не говорю о большом количестве 
предприятий, принадлежавших евреям. Отто Дитрих, способствовавший установлению 
части контактов между Гитлером и крупной рейнско-вестфальской индустрией, 
жаловался в одном из документов тех лет на нежелание хозяев экономики «в эти 
времена труднейшей борьбы… поверить в Гитлера». Ещё в начале 1932 года, писал 
он, явно ощущались «сильные очаги экономического сопротивления», и знаменитая 
речь Гитлера в дюссельдорфском Клубе промышленников 26-го января 1932 года как 
раз имела своей целью преодолеть это сопротивление [218] . Финансовые средства, 
сразу после того переданные партии, помогли, правда, устранить самые насущные 
заботы, но объём их не оправдал ожиданий. Безрезультатной осталась даже петиция 
к Гинденбургу, написанная в конце 1932 года Шахтом, банкиром фон Шрёдером и 
Альбертом Феглером и предлагавшая Гитлера на пост канцлера; большинство 
предпринимателей отказалось её подписать. Тяжёлая промышленность, сетовал Шахт 
в письме Гитлеру, называется так не без оснований, потому как тяжело принимает 
решения. [219] 
 Теория о тесном инструментальном союзе Гитлера с крупным капиталом не в 
состоянии обосновать и того факта, почему миллионы голосов избирателей были 
собраны задолго до миллионов промышленности. Когда Гитлер произносил речь в 
Дюссельдорфе, его партия располагала свыше 800 тыс. членов и, примерно более 10 
миллионами голосовавших за неё избирателей. Именно они были его базой, и 
«великий антикапиталистический гнев», владевший ими, определял поведение 
Гитлера в гораздо большей степени, чем своевольные и строптивые предприниматели.
 Промышленникам он принёс в жертву одного только резонёра Отто Штрассера, 
которого к тому же и сам ненавидел, а участие своих последователей в стачке 
берлинских металлистов без околичностей обосновал, сказав им, что лучше уж 
бастующие национал-социалисты, чем бастующие марксисты [220] . Но меньше всего 
тезис о гитлеровской партии как наёмнице капитала способен прояснить вопрос, на 
который этот тезис якобы отвечает: почему такое необычное массовое движение, 
возникшее из ничего, так легко смогло опередить немецких левых с их богатыми 
традициями и превосходной организацией. Поэтому тезис этот основан либо на вере 
в демонов, либо на ортодоксальном марксизме, но в любом случае он означает 
утрату левыми рационализма, своего рода «антисемитизм левых». [221] 
 Но одно дело говорить о тесном переплетении и сговоре «всех» промышленников с 
национал-социализмом, и совсем другое – указать на ту атмосферу 
«благосклонности» и даже симпатии, которая окружала национал-социализм. 
Значительные силы в промышленности не скрывали своей – правда, пока пассивной – 
заинтересованности в том, чтобы Гитлер стал канцлером, и многие из тех, кто 
отнюдь не собирался поддерживать его материально, не так уж возражали против