Штрассера, что он пытался придушить революционный социализм партии ради своих 
новых связей с буржуазной реакцией, Гитлер резко возразил: «Я – социалист, в 
отличие, например, от влиятельного господина Ревентлова. Я начинал как простой 
рабочий. Я и сегодня ещё не могу терпеть, чтобы мой шофёр ел на обед не то, что 
и я. Но то, что вы понимаете под социализмом – это неприкрытый марксизм. 
Понимаете, основная масса рабочих не хочет ничего иного, кроме хлеба и зрелищ, 
она не думает ни о каких идеалах, и мы никогда не сможем рассчитывать на 
завоевание симпатий значительного числа рабочих. Нам нужна элита нового слоя 
господ, движимая не какой-то там моралью сострадания, но ясно осознающая, что 
она благодаря своей лучшей породе имеет право властвовать, и потому безоглядно 
поддерживающая и обеспечивающая это господство над широкими массами…. Вся Ваша 
система – это работа за письменным столом, не имеющая ничего общего с 
действительной жизнью». Обращаясь к своему издателю, Гитлер спросил: «Г-н Аман, 
Вам понравилось бы, если бы в Ваши дела вдруг стали вмешиваться Ваши 
секретарши? Предприниматель, несущий ответственность за производство, создаёт и 
хлеб для рабочих. Именно для наших крупных предпринимателей самое важное – не 
накопление денег, не жизнь в богатстве и т. п., а ответственность и власть. 
Благодаря своему усердию они пробились наверх, и на основании этого отбора, 
который опять-таки свидетельствует только о лучшей породе, у них есть право 
вести массы за собой». Когда, после горячей дискуссии, Штрассер поставил 
принципиальный вопрос – останутся ли производственные отношения неизменными 
после захвата власти, Гитлер ответил: «Ну разумеется. Уж не думаете ли вы, что 
я настолько безрассуден, чтобы разрушить экономику? Только если кто-то будет 
действовать наперекор интересам нации, вмешается государство. Но для этого не 
требуется ни экспроприации, ни права рабочих на участие в управлении 
государством, „Потому что, продолжал он, на самом-то деле всегда существует 
только одна система: «Ответственность перед верхами, авторитет по отношению к 
низам“, так это практикуется тысячелетиями и вообще не может быть иначе. [163] 
 В интерпретации Гитлером социализма нет ни гуманного побудительного импульса, 
ни потребности в обновлении общественной структуры. Его социализм, говорил он, 
не имеет «ничего общего с „механической конструкцией“ хозяйственной жизни», он 
только дополнительное определение понятия «национализм»: он означает 
ответственность всей структуры в целом за индивидуума, тогда как «национализм» 
означает, что индивидуум всего себя отдаёт этому целому; в национал-социализме 
же, продолжал Гитлер, объединяются оба этих элемента. Такой приём воздавал 
должное всем интересам, а сами понятия низводил до роли игральных фишек: 
капитализм находил своё завершение только в гитлеровском социализме, а 
социализм, оказывается, был осуществим только в условиях капиталистической 
экономической системы. Эта идеология прикрывалась левыми этикетками только из 
соображений тактики захвата власти. Она требовала государства, сильного и 
внутри, и вне своих границ, требовала неоспоримого господства над «широкой 
безымянной массой», над «коллективом вечно несовершеннолетних» [164] . Какой бы 
ни была исходная точка истории НСДАП, в январе 1930 года она являлась, как 
утверждал Гитлер, партией «социалистической», чтобы использовать избирательный 
потенциал популярного слова, и «партией рабочих», чтобы заручиться поддержкой 
самой энергичной общественной силы. Как и обращенность к традиции, к 
консервативным ценностям и представлениям или к христианству, социалистические 
лозунги были частью манипулятивного идеологического подполья, служившего для 
маскировки, введения в заблуждение и прикрываемого девизами, менявшимися вместе 
с конъюнктурой. Насколько цинично отбрасывались, по крайней мере, верхушкой, 
программные принципы, один из молодых энтузиастов-перебежчиков, вступивших в 
НСДАП, узнал из разговора с Геббельсом, в ответ на своё замечание о том, что 
положение Федера об уничтожении процентного рабства все же содержит в себе 
элемент социализма, он услышал в ответ: лучше уничтожить того, кто слушает этот 
вздор. [165] 
 Та лёгкость, с которой Штрассер вскрывал нелепицы и жонглирование понятиями в 
аргументации своего собеседника, очень задела Гитлера. Он вернулся в Мюнхен 
расстроенным и, как обычно после таких дискуссий, несколько недель не подавал 
никаких вестей о себе, так что Штрассер оставался в полном неведении. И только 
когда он в памфлете, озаглавленном «Министерское кресло или революция?», описал 
ход дискуссии и обвинил вождя партии в предательстве по отношению к 
социалистическому ядру их общей идеологии, Гитлер нанёс ответный удар. В письме,
 стилистические огрехи которого выдают степень его озлобленности, он 
приказывает своему берлинскому гауляйтеру, не церемонясь, исключить Штрассера и 
его последователей из партии. Он писал:

 «В течение нескольких месяцев я как ответственный руководитель НСДАП наблюдаю 
за попытками внести разброд и смуту в ряды движения, подорвать его дисциплину. 
Под предлогом борьбы за социализм делаются попытки отстаивать политику, 
совершенно отвечающую политике наших еврейско-либерально-марксистских 
противников. То, чего требуют эти круги, совпадает с желаниями наших врагов… 
Теперь я считаю необходимым беспощадно, целиком и полностью вышвырнуть из 
партии эти деструктивные элементы. Сущее содержание нашего движения 
сформулировали и определили мы – люди, основавшие это движение, боровшиеся за 
него, томившиеся за его дело в тюрьмах и поднявшие его после краха к нынешним 
высотам. Те, кому это содержание, заложенное нами, в первую очередь мной, в 
основание движения, не подходит, не должны приходить в ряды движения – или же 
покинуть их. Пока я руковожу Национал-социалистической партией, она не станет 
дискуссионным клубом лишённых корней литераторов или салонных большевиков; она 
останется тем, чем является и сегодня: дисциплинированной организацией,